Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой - [6]

* * *

Мне кажется, не только я, но и Пан – в слегка ежился в компании высоких университетских умов. Он тогда уже был начинающим литератором, пописывал для журналов, переводил с французского пьески (отсюда и его знакомство с отцом: Пан – в привез ему свой Отелло), но большой ученостью не обладал. Правду сказать, ученые головы из московского кружка не слишком кичились своей образованностью.

Не было здесь высокомерного Тург – ва, презрительной ухмылкой встречающего каждого нового собеседника. Все должны были падать ниц перед его умом и знаниями! С Тург – ым я познакомилась уже в Петербурге, хотя был он задушевным приятелем всей здешней честной компании. Странно, что Тург – в сделался впоследствии интимнейшим другом Некр – ва, недоучившегося гимназиста, не говорившего ни на одном иностранном языке, в то время как Тург – в владел как минимум четырьмя. Но связано это было, скорее всего, с тем, что Некр – в был человеком практическим, с жизненным опытом, с выдержкой и умением вести дело, чего так не хватало Тург – ву. Объединяла их и совместная работа в журнале. К тому же, оба были заядлыми охотниками и любителями поговорить с мужиком.

На обеде у Щепкина, куда привез меня Жан, я особенно заинтересовалась одной особой. Это была дама моих лет, очень изящная и живая. Что – то восточное было в ее чертах и особенно во взгляде темных искрящихся глаз. Вела она себя чрезвычайно непосредственно, словно балованное дитя. Рядом с нею сидел светловолосый господин, с нежным и выразительным лицом, на котором после каждой реплики жены появлялась страдальческая гримаса. Я сидела молча, наблюдая за происходящим.

В ту пору мне едва исполнилось 19, я была дикая и молчаливая, к тому же, предмет разговора был для меня нов. Говорили о назначении человека. Коренастый большелобый господин, сидевший рядом со светловолосым, поднял бокал за великое дело человека сеять вокруг себя семена свободы и разума.

С другого конца стола некто артистического вида, с черными до плеч кудрями, бросил реплику, что еще Пушкин показал несостоятельность этой попытки. Завязался спор. Коренастый, вкупе со светловолосым, отстаивали необходимость борьбы за свое предназначение. «Артист» с присоединившимся к нему рыжым вихрастым немцем – постепенный эволюционный приход человечества к самопознанию.

Дамы, сидевшие тут же, в споре не участвовали. Жена коренастого, по типу точь – в – точь идеальная романтическая героиня, хотя несколько нескладная, тихим голосом повторяла: «Успокойся, Александр, тебе вредно волноваться».

И вот тут – то и вылезла жена светловолосого. Она прервала говорящих громким звоном хрусталя, несколько раз ударив ножом по бокалу.

– Господа, дайте слово женщине! – и когда все замолчали, провозгласила:

– Предназначение человека, равно мужчины или женщины, – в любви.

Все снова загалдели, светловолосый попытался удержать жену от дальнейших высказываний, но она продолжала: «Любовь есть главная цель человека в этой жизни, ее смысл и содержание». Все опять начали говорить, перебивая друг друга. Слышался недовольный голос коренастого: «Любовь не может быть целью, цель – борьба!» Светловолосый опять попытался заткнуть жене рот, но она все же досказала: «Господа, давайте выпьем за мужчин, которые любят женщин, и за женщин, которые любят мужчин». Мне показалось, что она слегка покачнулась, когда садилась. Светловолосый, выведенный из терпения, весь красный, поднялся из – за стола со словами: «Мари, ты несносна, господа, она выпила слишком много вина». Застолье расстроилось, все разбрелись по углам, продолжая спорить.

Я примостилась у входа в гостиную на крохотном диванчике, полузагороженном огромным фикусом в кадке. Здесь – мне казалось – я никому не видна и смогу спокойно отсидеться. Но не тут – то было. К диванчику приближалась тоненькая грациозная фигурка. Я узнала жену светловолосого. Она извинилась, что не запомнила моего имени.

– Авдотья, – я нарочно назвала себя по – русски. – Авдотья? Как интересно! Вам это имя идет, – проговорила она, мило улыбаясь. – Вы настоящая русская красавица.

Наверное, я покраснела, потому что она стала меня ободрять: «Не смущайтесь, я буду звать вас Евдокси, хорошо? Мне хочется с вами подружиться». Говорила она очень тихо, почти шепотом, и все время оглядывалась, но наш диванчик стоял на отшибе, до нас доносились невнятные голоса спорящих и долетал сигарный дым – почти все мужчины курили.

Я заметила, что Мари – как называл ее муж – действительно была слегка пьяна: щеки ее рдели, глаза блестели лихорадочно.

– Как вам это сборище? Для вас, наверное, многое внове – эти разглагольствования, речи, призывы… А мне, признаться, надоело. Сколько можно? Пора начинать жить.

Я не поняла и переспросила: «Что? Что вы сказали пора начинать?»

– Жить. Мне хочется нормальной жизни, чтобы меня любили, любили не как подругу по борьбе, а просто, как женщину.

Я едва нашлась, чтобы слабо возразить:

– Но ваш муж… ваш муж, он показался мне таким достойным, красивым.

– Что ж, он в самом деле очень достойный человек, но мне этого мало… Она не докончила и остановилась, в упор глядя на меня своими черными, блестящими глазами.