Дело Каллас - [4]

– Есть тут кто-нибудь? Кто здесь?

В ответ – гнетущая тишина.

– Ну и трусиха же ты, Иветта! Трусишка, ничего не скажешь! – пробормотала она.

Айшу она нашла недалеко, в подсобке, та мазала свои руки кремом с хной. Первым желанием Иветты было ударить ее, но, довольная тем, что увидела свою подчиненную такой спокойной, миленькой и беззащитной, она смягчилась.

– Хочешь, я помассирую твои ноги? У меня есть хорошее миндальное масло.

Иветта сразу устыдилась своих нелепых страхов и чуть было не расплакалась. Никому-то она не нужна. Вот разве Айша иногда трогала ее до слез, пытаясь ласково утешить. Она вытянулась на куче махровых полотенец, закрыла глаза и ощутила прохладную свежесть ладоней подруги, остужающих жидкий огонь в онемевших от боли ногах. Ощущение зарождавшегося счастья поднималось вдоль них, успокаивались вены и икры. Уборщице подумалось, что это, возможно, и есть то, что называется негой, если только не райским блаженством.

– Закрой дверь. Если начальство увидит, нам достанется!

В нескольких метрах от них Жиль Макбрайен, которого все звали просто Жилу, тряся пузом, значительно больше выдающимся вперед, чем борода, бережно отращиваемая с мая 68-го, безуспешно искал на сцене свою композицию. Все трупы исчезли! Враз испарились результаты его усердного тридцатилетнего труда! Он беспомощно всплескивал руками. Рот открывался и закрывался, не произнеся ни слова. Он тщетно вращал голубыми, навыкате, глазами, тараща их во все стороны. Все напрасно! Колосс – так его прозвали за рост метр девяносто пять – был обескуражен.

Чтобы успокоиться, он неистово поскреб руками голову и некстати задел пальцами сразу развязавшуюся ленту, стягивающую волосы на затылке конским хвостом. Вот уж поистине неудачный день!

Волосы, еще рыжие, несмотря на то что Жилу было пятьдесят пять лет, рассыпались вокруг пылающего от гнева лица с ввалившимися дрожащими щеками. Его охватило неукротимое желание все крушить, рвать зубами. Он яростно разорвал ленту, обмотавшуюся на пальцах, и в приступе безумия, не соображая, что делает, сунул ее в рот, разжевал и вмиг проглотил. Ирландские корни взяли свое. Не дай Бог попался бы ему сейчас кто-нибудь под руку: удушил бы.

А тут еще почему-то вкус мокрой тряпки во рту! Противно. Он сплюнул. Из нагрудного кармана спецовки вынул небольшой школьный блокнотик на пружинке с листками в красно-зеленую клеточку и лихорадочно перелистал его. Сюда он вносил разные заметки и схемки размещения декораций и реквизита на сцене. Ошибки нет. Все написано черным по белому. Тридцать одна кисть, восемьдесят ступней, девятнадцать голов, шестнадцать рук, восемнадцать ног, шесть торсов, двенадцать мечей, одиннадцать кинжалов и несколько метров кишок – все испарилось.

Никакого следа.

Ни капли крови. Какой-то кошмар! Меньше чем через час должен начаться прогон. Что скажет он статистам, хористам, помощнику режиссера? Ведь все они должны увидеть картину побоища! И тем не менее вчера вечером, когда он уходил из Оперы, останки резни лежали на своих местах! Сцена бойни происходила на площадке в двенадцать метров длиной и восемь метров шириной.

Словно для того чтобы отвести сглаз, он измерил ее шагами, отбивая ритм овернскими сабо, с которыми не расставался с тех пор, как его назначили уполномоченным профсоюза. После этого назначения он вообразил себя театральным деятелем, значительным, громогласным, легко узнаваемым. При слове «Жилу» все, от рабочих до солистов, знали, о ком идет речь, и это очень облегчало его работу.

Вдруг в отдаленном «саду»[3] он заметил что-то черное, слабо поблескивающее при скудном рабочем освещении. Он приблизился. Все разрубленные на куски тела были там. Упакованы в пластмассовые мешки, снабженные этикетками. Опять эти ослицы постарались! Они даже не унесли свои вещи! Даже пару стоптанных башмаков оставили. Они что, инструкцию не читали, эти клячи! Наверняка они где-нибудь поблизости, пол еще влажный. Кипя от ярости, он прошел за сцену и направился к подсобке. Дверь оказалась закрытой изнутри. Плевать. Мощным ударом ноги он вышиб ее.

Иветта и Айша спали. Первой снилось, что ноги ее стали такими легкими, что можно было слегка подпрыгнуть, взмахнуть ресницами и полететь в воздушном потоке. Что до второй, то та была поглощена приготовлением кускуса. Не важно какого. Скажем, королевского, со всеми пряностями, с овощами и мясом. Только не со свининой! Но, каждый раз приподнимая крышку, чтобы вдохнуть аромат томящегося на медленном огне варева, она вынуждена была вынимать из котла человеческие ступни, кисти и головы, которые всплывали на поверхность ужасного томатного соуса с плавающими в нем среди горошин нута непонятными сгустками и комками.

Так что новый шок потряс Иветту меньше, чем Айшу. Старшая уборщица воспользовалась неустойчивым равновесием Жилу, который, онемев от дохнувшей на него черноты подсобки, запутался в собственных сабо, и выбежала. Инстинктивно, еще не сообразив, что произошло, она завопила:

– Убивают!

Айше повезло меньше. Сто двадцать килограммов заведующего постановочной частью обрушились на нее, опрокинув заодно и котел с кускусом. Вне себя от того, что испорчен ее рецепт, она так кусалась, царапалась и извивалась, что Жилу, ошеломленный таким отпором и болью, скатился с нее.