Дело государственной важности - [14]

На все требования путчистов, кроме одного — предотвратить их расстрел на месте, министр ответил непреклонным «Нет!». Незадолго до семи тридцати утра — времени, установленного для сдачи, — на площадь перед дворцом въехал автомобиль германского посла. Выполняя только что полученную из Берлина директиву, Рит предложил Нейштадтер-Штюрмеру посредничество между ним и путчистами. Услышав категорическое «Нет!», посол, не смущаясь, произнес: «В таком случае мне здесь больше нечего делать!» — и отбыл с площади.

Эти слова, знаменовавшие бесславный конец мятежа, не нашли своего отражения в австрийском правительственном коммюнике для прессы, посвященном событиям 25 июля. Преемник Дольфуса на посту канцлера доктор Курт Шушниг сделал все от него зависящее, чтобы, как выразился венский официоз, «упрочить добрососедские отношения с традиционным другом республики — Германией».

…Слушая рассказ Фрешнера о «пивном путче», Эльзе невольно воскресила в памяти высказывание официоза — слишком уж, по ее мнению, высокопарное, чтобы быть искренним! — и подумала: Вольфганг был абсолютно прав, говоря, что путч — типичный прием нацистов, их, так сказать, «профессиональный почерк» в политике. И еще она подумала, что Вольфганг многому научил ее… «Спасибо тебе, Курт. И не только за это. Что бы я делала в Праге, окажись одна? Совсем одна?»

Эльзе посмотрела сначала на Фрешнера, потом на Веселы, словно бы вскользь, так, чтобы тот не заметил. Веселы ей нравился. В нем были уверенность и спокойствие — два качества, особенно ценимые Эльзе, — и этим он походил на Зингера… Да, да, именно на Зингера… Теперь Эльзе была в этом уверена… «Интересно, кто он по профессии? Немногословен, скромно, но со вкусом одет, хорошие манеры. Журналист? Вряд ли. Скорее, дипломат».

В начале вечера, представляя гостей друг другу Фрешнер бросил фразу, на которую Эльзе как-то не обратила внимания и которая сейчас, при взгляде на Веселы, вдруг всплыла из глубин памяти. «Старина Любомир, — сказал Фрешнер, — в некотором роде патронирует нашего брата, эмигранта. По партийной совести… ну и по должности».

Эльзе разлила по чашкам кофе, сказала, стараясь улыбкой смягчить прямолинейность вопроса:

— Пан Веселы дипломат? Помнится, ты упомянул, что он патронирует эмигрантов по должности?

Фрешнер и Веселы обменялись взглядами. Эльзе почудилось, что Веселы едва заметно кивнул.

— Видишь ли, — мягко сказал Фрешнер, — какое дело, Эльзехен… Ты хотела посоветоваться? — Он сделал паузу. — Так вот, можешь рассчитывать на Любомира. — Новая пауза была длиннее первой. — Он работает — только ты не пугайся! — в контрразведке и ведает делами эмигрантов.

Веселы поднял на Штилле спокойные глаза:

— Да, так! — Лицо Веселы ничего не выражало. — Я надпоручник, что соответствует обер-лейтенанту. Вы что-то хотите сказать?

— Нет, — сказала Эльзе. — То есть да. Конечно да. Чуть позже.

Говоря так, она мысленно поблагодарила Карла: тот доказал, что умеет не забывать. Приехав в Прагу впервые, она отыскала Фрешнера — единственного, на кого Курт Вольфганг рекомендовал положиться, и посвятила его в историю, происшедшую за месяц до отъезда. Фрешнер выслушал, не перебивая. Потом задал короткие вопросы. Значит, пригласили на Тиргартенштрассе, в АО? К кому? «Он назвался Кристманом». Сколько раз была у Кристмана? «Дважды». Были конкретные просьбы, поручения, обязательства? «Нет. Мне показалось, он прощупывал меня». Почему же Эльзе решила, что Заграничная организация НСДАП — как бы это помягче сказать? — имеет на нее какие-то виды? Ах, по общему содержанию бесед! Что ж, возможно! Он, Карл, очень просит держать его в курсе.

Приезжая в Прагу, Эльзе в подходящий момент навещала Фрешнера, делилась заботами. Ощущение, что Заграничная организация использует ее в своих целях, стало подкрепляться конкретными доказательствами. В редакции ей неожиданно дали поручение собрать материалы об эмиграции и написать серию репортажей. Эльзе возразила редактору отдела, что знакомство с эмигрантами скомпрометирует ее в глазах НСДАП. Редактор промолчал; за него — в тот же день — ответ дал Кристман. «Всю ответственность мы берем на себя», — заверил он ее по телефону.

Фрешнер, выслушав рассказ, подумал, покусал губу.

— Сдается мне, ты права. Он сказал «всю ответственность»?

— Да. И порекомендовал пе стесняться в выборе знакомств.

— Недурно! Других за это отправляют в концлагеря… Еще что-нибудь было?

— Кристман просил помочь одному писателю. Он должен вскоре приехать. Надо ввести его в эмигрантские круги…

— Вот что, приходи послезавтра часов в восемь.

Она пришла и познакомилась с Веселы.

…Около полуночи Эльзе заторопилась — ей предстояло ехать в отель, на другой конец Праги. Провожая ее до двери, Карл улучил минутку, оказал: «Любомиру верь до конца. Многие из наших только потому на свободе, что он предупредил их. Есть и такие, что обязаны ему жизнью».

Больше Штилле не видела Любомира Веселы.

Номер телефона — вот и все, что осталось у нее как залог дружбы. По этому номеру она и звонила, всякий раз из автомата. Веселы предупредил, что в аппарате контрразведки есть нацисты. Нельзя оставить следов, иначе — конец. «Представим дело так, что меня информирует доброжелатель, стремящийся сохранить инкогнито. Аноним. Звонит, когда хочет, не называясь, и исчезает».