Дело №346 - [9]

Перед Егором Ивановичем встал непростой выбор: отказать ей и получить скандал в ее стиле, с визгом, истерикой, выдиранием волос (ее спокойствие, даже вялость не могли его обмануть – она легко выходила из себя) или же откупиться и спокойно поговорить. Тучков не боялся скандалов, поскольку давно к ним привык, и даже, когда у него бывало подходящее настроение, нарочно капал ей на мозги. Но вчера ему хотелось пообщаться, поэтому он вздохнул и пошел в комнату за портфелем. Протягивая ей пятьсот рублей, – сначала он хотел дать больше, но потом вспомнил, что в этом месяце уже выдал ей триста рублей, и ограничился пятисоткой, – он позволил себе поворчать, совсем немного, что, мол, у людей завелась странная привычка таскаться по заведениям. А ведь можно купить бутылочку хорошего вина, фруктов и посидеть в узком кругу на работе. Удовольствие то же, а стоит в разы дешевле! Но заметив, что она нахмурилась, замолчал. Поскольку стерве не пришлось, как обычно, тянуть из него деньги клещами, она сразу поняла, что сегодня ему тоже что-то нужно, и, сунув пятисотку в карман, сказала усталым голосом: «Ну что там у тебя? Только давай покороче, я хочу спать». Все-таки, чтобы там не говорили, а в семейной жизни есть свои плюсы. Вон как они с женой понимают друг друга, можно сказать, без лишних слов! Егор Иванович уселся напротив и стал торопливо рассказывать про печень, про боли в боку. Скорей всего у него что-то серьезное – сегодня его так скрутило, что он не смог пойти к врачу, пришлось весь день провести дома. Пока он говорил, жена пила чай, явно думая о чем-то своем, а когда он замолчал, безразлично пожала пухлыми плечами: «Выпей таблетку». На его язвительное замечание: «Надо же! Какой ценный совет! Выпить таблетку. И как это я сам не догадался?» она изумленно подняла брови, сказала, что она не врач, ничего в этом не понимает и не знает, чем ему помочь, и посчитав, что за пятьсот рублей уделила ему достаточно внимания, встала и направилась в свою комнату, воняющую кладбищенским запахом пожухлых, сваленных в кучу цветов. Тучкову так не хотелось оставаться одному, что он потащился за ней следом. Перед тем, как закрыть дверь у него перед носом, она обернулась, и у него мелькнула надежда, что сейчас она скажет что-нибудь ободряющее, хотя бы из благодарности, но она напомнила, что завтра пятница, попросила его утром не топать и греметь посудой – ей нужно отоспаться. А больше она ничего не сказала.

Егор Иванович постоял перед закрытой дверью, дурак дураком! Потом плюнул, пошел на кухню и напился.

Он сидел за столом, опрокидывая стопку за стопкой, и думал о всякой ерунде: о ценах, что росли день ото дня, о том, что если бы все не дорожало такими темпами, он, с его зарплатой и умением экономить, давно бы стал состоятельным человеком; корил себя за деньги, что так легко отдал жене: вот такие вот глупые траты – триста рублей, пятьсот рублей – и образуют существенную брешь в его накоплениях. Если так швыряться деньгами, то можно корячиться лет до восьмидесяти и все равно под конец остаться с голым задом. А все потому что ему, видите ли, захотелось поговорить! Нашел собеседницу.

Допив бутылку, он прошел к себе в комнату, бросил на старый, продавленный диван подушку и лег спать. А закрывая глаза, вспомнил почему-то слова очкастого типа из телепередачи об отчуждении. «Отчуждение – на лицо» – равнодушно отметил Тучков и снова задался вопросом, где он мог видеть этого болвана? Он отлично знал, что даже когда перестанет думать об этом, мозг будет перебирать отложенную в голове информацию, и в конце концов, возможно, в самый неподходящий момент, выдаст ответ. Еще он подумал, что согласно этой странной теории, стерву давно пора перевести в иное состояние. Егор Иванович представил, как агенты, похожие словно близнецы, в элегентных черных костюмах и темных шпионских очках, гоняют стерву по заброшенному заводу, а потом бросают ее в кипящую плавильную печь, и улыбнулся в темноте. Минут сорок он ворочался с боку на бок, кряхтел и думал: «Какой длинный, противный день! Не выходной, а каторга какая-то…» После такого выходного, лет с тридцати мечтавший выйти на пенсию Тучков, решил, что, пожалуй, не прочь еще немного поработать. На работе некогда думать о всякой ерунде, работай и все. А если выпадет свободная минутка, можно понаблюдать за сотрудниками, послушать чужие разговоры, поиграть у кого-нибудь на нервах…

Вот почему сегодня утром настроение у него было отличное, и, если не считать легкой головной боли после вчерашних возлияний, самочувствие – вполне сносное. От головной боли Тучков избавился привычным способом – похмелившись на кухне, перед тем как идти умываться.

Когда же это началось? Дома? В сквере? В маршрутке?

Дома еще ничего не было. Он это хорошо помнил, но чтобы не упустить какую-то важную деталь – а именно ее-то он и хотел обнаружить – мысль, слово, действие, после которого обычный, ничем не примечательный день свернул в какую-то злосчастную колею, он стал вспоминать, как утром умывался, брился, одевался, пил на кухне крепкий, несладкий чай… Все это он проделал, стараясь производить как можно меньше шума, чтобы не разбудить жену. И вовсе не потому что боялся потревожить сладкий утренний сон любимой женщины, а потому что по пятницам первый урок в музыкальной школе, где она работала, начинался в одиннадцать, и она всегда пользовалась возможностью поспать подольше. Так вот если ее разбудить, она начнет ворчать, потом заведется, а если она заведется – ее уже ничем не остановишь.