В пятницу, согласно плану, должен был скончаться Тучков Егор Иванович, 42 лет, стоматолог-терапевт высшей категории, человек неприятный, конфликтный, сам факт существования которого не вызывал у окружающих ничего, кроме неприязни и раздражения.
С женой Егор Иванович жил как кошка с собакой, с коллегами ссорился по пустякам и распускал про них глупые слухи. Друзей не имел. Даже приятелей не имел. Из родственников у него осталась только тетка, сестра покойной матери, но она проживала в другом городе, и Егор Иванович не интересовался ее судьбой. Знакомые у него, конечно, были, но даже самые дружелюбные из них считали, что Егор Иванович – человек мутный, язвительный, скользкий. Поговоришь с ним минут пять, а потом полдня ходишь как оплеванный: как-то умел он даже в коротком, пустом разговоре ввернуть обидное словцо, ковырнуть за больное, поделиться какой-нибудь мерзкой сплетней, и всегда при этом противно улыбался. Неприятный тип. К тому же, в последнее время Егор Иванович потихоньку спивался, что также служило поводом для конфликтов на работе и дома. Словом, не нашлось бы никого, кому Тучков был не безразличен и кто всполошился бы, случись с ним страшное. Идеальный кандидат для жертвы.
Сам Тучков ни о каком плане, разумеется, ничего не знал, но в пятницу, в конце рабочего дня, сидел в своем кабинете на втором этаже частной клиники «Улыбка на все сто» и дрожал от страха.
Чтобы унять дрожь, он отпивал из одноразового стаканчика, предназначенного для споласкивания рта, дешевый коньяк и заедал его шоколадкой. Еще пару дней назад Егор Иванович дал себе слово избегать крепких напитков, в основном по двум причинам: первое – тупая боль в правом подреберье и желтая, тягучая слюна говорили о серьезных проблемах с печенью, второе – последний разговор с начальником, тоже не суливший в перспективе ничего хорошего. Разговор настолько неприятный, что о нем и вспоминать-то не хотелось.
Дмитрий Николаевич вызвал Тучкова к себе и напомнил, как три года назад, памятуя об их давнем знакомстве, он пригласил Тучкова в свою замечательную клинику и предоставил все условия, чтобы Егор Иванович мог достойно трудиться и прилично зарабатывать, и теперь просто не понимает, в чем причина такой неблагодарности, такого поведения: пациенты жалуются на грубость, коллеги от Егора Ивановича тоже не в восторге, а главное, до него дошла информация, что от Егора Ивановича частенько попахивает перегаром. Шеф хотел знать, правда ли это? Вернее, он спросил, есть ли у него основания для беспокойства, потому что он на пушечный выстрел не допустит к пациенту пьющего врача. Ему только судебных исков не хватало! На фразе «дошла информация» Егор Иванович поморщился и бросил на шефа неприязненный взгляд – сказал бы прямо, коллеги настучали! Нет, нужно все обличать в заумные слова. Впрочем, он всегда был такой.
Шеф не употреблял грубых слов, никогда не повышал голос. Он считал, что начальник, который орет на подчиненных и брызжет слюной – не обладает выдержкой. Дмитрий Николаевич всегда был корректен с сотрудниками, даже с теми, кого терпеть не мог. Он не хотел быть тираном. Он хотел быть боссом, которого любят.
Подчиненные, те его прямо обожали!
Мужчины считали его человеком энергичным, предприимчивым, который умеет «решать вопросы» и чувствует себя в бизнесе как рыба в воде, толковым руководителем, способным, не напрягая людей, держать их в тонусе. А еще коллеги мужского пола единодушно отмечали удачливость шефа. Деньги к такому сами в руки плывут.
Дамам нравилась его мужественная внешность, воспитанность, сдержанный, элегантный стиль, и Тучкову часто приходилось слышать, как они восторженно шушукались, обсуждая трогательные романтические отношения шефа с женой (Видели огромный букет роз в кабинете у шефа? Для супруги. По какому поводу? А нет никакого повода. Просто хочет сделать ей приятное. Вот это любовь! Вот это отношения!) и всегда вздыхали, сожалея, что у такой красивой пары нет детей.
Слушая этот бред, Егор Иванович всегда усмехался, потому что у него было о Дмитрии Николевиче свое, отличное от других мнение, которое до этого противного разговора он благоразумно держал при себе.
В девяносто пятом году они вместе заканчивали медакадемию, и он знал про шефа побольше, чем эти клуши. Например, он знал, что когда-то, задолго до того, как стать владельцем частной клиники, небольшого загородного особняка и престижного автомобиля, шеф не имел даже собственного угла и проживал в комнате институтской общаги вместе с двумя сожителями, такими же приезжими нищебродами, как и он сам; что он годами носил дурацкий свитер в катышках и ездил в битком набитом автобусе по проездному; и что, хотя шеф женат на высокой темноволосой женщине, его слабость – маленькие блондинки с пышными формами и ямочками на щеках. Над его общажной кроватью два года висела огромная фотография Мерилин Монро, и как не материла его маленькая злобная комендантша, категорически запрещавшая поганить казенные стены, он упорно ее не снимал. Потом, когда у него появилась девушка, тоже блондинка, бумажная Мерилин отправилась в мусорное ведро, потому что не шла с этой девушкой ни в какое сравнение. Он не променял бы свою возлюбленную и на десяток кинозвезд. Фото этой девушки он вешать на стену не стал: не хотел, чтобы сожители, озабоченные пошляки, пялились на его невесту, почти жену, и бережно хранил ее портрет в ящике своего стола между паспортом и зачеткой. Тучков знал много других, можно сказать, интимных подробностей, которые неизбежно узнаешь о человеке, если в течение нескольких лет бок о бок сидишь с ним на лекциях, иногда занимаешь ему деньги до стипендии и часто ходишь в кино за компанию, с ним и его девушкой – блондинкой с ямочками на нежных щеках. Эти совместные походы и привели к тому, что блондинка ушла к Тучкову, вышла за него замуж и вот уже двадцать лет капля по капле старательно высасывает из него жизнь.
