Дели-акыз - [46]

— Надорвалась я, Глашенька! В работе переутомилась… Вот в деревню еду. На поправку… Да и останусь там до самой смерти. Изба у нас там с тобою, чай, знаешь, есть. Ну, а ты-то, ты-то что? Про себя лучше рассказывай, — оживляется Стеша.

Глаша исполняет желание больной. Она рассказывает ей про свою жизнь в «Гнезде», про «друга» и тетю Люду, про товарищей по питомнику, про радостные, светлые дни в усадьбе Джаваха, словом, обо всем, умалчивая только о печальном «событии» этого лета, чтобы не волновать больную.

— Вот-то счастье тебе привалило, Глашенька! — восторгалась больная. — Вот-то хорошо! Воспитывают, ровно барышню; в холе, в довольстве живешь… И учат, и кормят, и одевают. Вишь шляпа-то, поди, пятешницу заплатили за нее, и материя на платье больно добротная…

И Стеша щупает материю и любуется шляпой. Вдруг она поднимает на Глашу смущенные, словно извиняющиеся глаза.

— Прости ты меня, дуру неотесанную, племяшенька миленькая… Ведь по глупости я своей выписала тебя. Ведь понадеялась я, глупая, на тебя, что ты со мною в деревню поедешь, ухаживать за мною станешь, беречь меня больную, надорванную будешь. Одна ты у меня кровная, родная, племяшенька. Вот и понадеялась я на тебя, что поселишься со мною в избе у нас. Хозяйством обзаведемся, кое что у меня прикоплено. Так корову на это купим, огород разведем, разобьем садик вокруг избы. То-то ладно было бы! А по праздникам в церковь бы стали ходить и к матери твоей на могилку в гости. Да куда уж!.. Ты барышней стала, до меня ли, мужички неученой, тебе теперь? Одной как-нибудь век свой прожить придется… Как-нибудь, в одиночестве, больная, никому ненужная, век свой протяну.

Едва договорила последнюю фразу Стеша, как слезы хлынули у неё из глаз, и закрыв лицо руками она тихо, сдержанно зарыдала.

Эта слабая, больная, измученная трудом девушка, плачущая от ожидавшего ее одиночества, заставила болезненно судорожно сжаться сердце Глаши. Эта девушка к тому же приходилась ей самым близким, самым родным существом, оставшимся у неё на свете. Так неужели же она, Глаша, допустит, чтобы больная, одинокая тетка уехала одна, а она, Глаша, будет продолжать свою беззаботную, счастливую жизнь в Гори.

Глубоко задумалась девочка…

В голове и сердце у неё началась упорная борьба. Минуту хотелось обратно туда, к горам, цветам, Куре, «Гнезду». А минуту, казалось, что нужно ехать с больной тетей в глушь, в деревню.

Как живые, предстали милые образы далеких друзей, воспитанников питомника княжны Нины, и самой Нины, и тети Люды. На миг встал далекий Гори… Красивая усадьба, утонувшая в густой роще чинар… Розовые кусты… Тенистые аллеи… И Кура под горою, вечно рокочущая, вечно что-то рассказывающая, точно быль родного простора вспоминая.

А рядом встала другая картина… Убогая деревенька в глуши России… Крошечные избушки… Жалкий садик… Кусты смородины и желтые подсолнухи вдоль тына…

Где-то и когда-то давно, давно в раннем детстве виденное и смутно вспомнившееся.

Борьба кончается, одно чувство берет верх над другим. Да, там, в убогой деревушке, а не в поэтичном Гори, теперь Глашино место.

Жертвы нужны, необходимы в пользу ближних… Так учила Нина, незабвенный «друг».

Кто знает, не сама ли судьба толкает на истинный путь ее, Глашу, посылая ей новые обязанности, новые цели?

И, после долгого упорного раздумья, девочка внезапно порывисто встает со своего места, обнимает больную тетку и, прижав свою белокурую голову к её груди, говорит срывающимся от волнения голосом:

— Тетя Стеша… Милая… Родная моя… Успокойся… Все мелочь… Я не оставлю тебя никогда… Не оставлю, тетя. Мы уедем вместе домой, в деревню… Я буду заботиться о тебе… Ухаживать за тобою… Буду ходить в сельскую школу… И хозяйство наше вести… Да, да, тетя Стеша, голубочка… Все так будет… Только ты не плачь… не волнуйся… И садик разобьем… И огород… И смородина у нас будет, и малина и под… Подсол…

Стеша не дает договорить девочке. Порывисто обнимает она племянницу и прижимает ее к груди.

— Золотко… Сердечко… Глашенька!

Да кто это тебя надоумил, родная ты моя! Да ведь ты мне годы жизни прибавила. Да ведь я теперь оживу… Поправлюсь, Глашенька! Храни тебя Господь за твою доброту…

И новая, светлая, сияющая улыбка озаряет исхудалое лицо больной. Эта улыбка, словно весеннее солнышко, вливается миллиардами лучей в сердце Глаши. Новая, никогда еще не испытанная ею, радость самоотречения словно окрыляет ее. Она поднимает глаза на тетку, смотрит на нее, а в душе у неё шевелится большое горячее чувство готовности пожертвовать собою ради слабого больного существа. И Глаша сама не замечает, как тихие, хорошие, светлые слезы катятся по её зардевшимся румянцем душевного волнения щекам…

Конец