Делай то, за чем пришел - [92]

Парень работал технологом в том же цехе, что и Дина, и, естественно, они часто встречались и разговаривали, так сказать, по долгу службу. Приветливый, веселый, внимательный, он сразу же понравился Дине, а вскоре она поняла, что любит этого человека.

И вот однажды, забежав в ее конторку по делам, он проговорился, что у него сегодня день рождения, а проговорившись, пригласил Дину на пирушку по этому случаю. Дина не могла дождаться конца смены, была как в угаре. И думала лишь о том, какое платье надеть, каким туфлям отдать предпочтение, как уложить волосы и что подарить имениннику. А от мысли, что гостей, кроме нее, возможно, вообще не будет, а если будут, то в конце концов разойдутся, и тогда... От этой мысли Дину бросало то в жар, то в холод. Воображение было бессильным перед тем, что тогда может произойти...

Придя к себе в общежитие, Дина погладила и разложила на кровати лучшее платье, достала из чемодана новенькие французские туфли, белье, чулки и осмотрела все это как бы его глазами, потрогала как бы его руками... Ей было стыдно и радостно...

Потом пошла в магазин и купила небольшой транзисторный приемник. Возвращаясь с покупкой по шумной улице, ома представила себе, как вручит подарок и что скажет при этом...

Вместе с толпой Дина переждала поток транспорта и перешла улицу неподалеку от общежития. И тут увидела их. И не успела ни вскрикнуть, ни замедлить шаги, ни повернуть назад; так, вместе с толпой, переставляя ватные ноги, прошла мимо троллейбусной остановки.

Они стояли там, держась за руки. Дину они не заметили: о чем-то говорили, влюбленно поглядывая друг на друга. В свободной руке он держал сумку, набитую свертками, консервными банками, бутылками с вином.

Какая шершавая у дома стена и холодная. Водосточная труба из ржавой жести. Доска с афишами — сто слоев клейстера и бумаги... «Демон» в театре, «Смотрите на экранах...».

Вот оно наконец, крыльцо общежития. Дина миновала вестибюль, где у стола сидела дремлющая вахтерша, где вокруг колченогого журнального столика стояли грязные кресла, а в огромной деревянной бадье торчал какой-то цветок, миновала все это и стала подниматься по лестнице. Восемь лестничных пролетов, четыре площадки, четыре зеркала четыре раза отразили ее в себе...

«Какое может быть сравнение! — думала Дина. — Юное цветущее создание — и вот я... очки, сутулая, все топорщится... Идиоты! На кой черт понаставили этих зеркал!..»

В комнате никого не было. Дина бросила коробку с транзистором на стол, подошла к окну, вернулась к столу, в руки попала расческа. Дина машинально стала причесываться, опять увидела себя в зеркале. Морщины, отвратительные морщины на лбу и у рта, жиденькие волосенки... Какое сравнение!...

Дина отвела глаза, стала смотреть на кровати, на стены, на тумбочки, на полку с книгами... Почему так душно? Почему на веревке висят чулки, трусы, лифчик? Зачем на стене картинки? Все больше абстрактные... Майка ударилась в живопись, вырезает из журналов и приклеивает над кроватью... А еще живет с ними Таня... Тоже, как и Дине, как и Майке, за тридцать... Как они бывают раздражительны, как много говорят о мужчинах и как пронзительно наблюдательны — ничего нельзя скрыть.

«Смазливая девочка, ничего не скажешь... Может быть, дура из дур, но все-то в ней ладно, юно, красиво... Ненавижу болтовню о красоте душевной!..»

Еще когда Дина училась в школе, у них устраивали вечера на тему: «В чем настоящая красота человека» или «О красоте душевной», «О дружбе и любви»... И выходили на сцену мальчики, и как хорошо, как правильно говорили эти мальчики!.. Однако потом, когда из актового зала убирали стулья и музыка заставляла быстрее биться сердце, эти самые мальчики приглашали танцевать девчонок просто красивых, красивых фигурой, лицом, волосами...

«Почему же так? Почему? Почему?» — думала тогда Дина. Ей было обидно и горько.

Да потому, поняла она позднее, что они, твои сверстники, воспитанные мальчики, они читают книги, а в каждом романе непременно красивая героиня; они смотрят фильмы, а в каждом фильме непременно есть звезда; они слушают песни, а песни о том же... о черных очах, о ножках, о красоте; и опера, и балет, и оперетта — все о том же, о том же... И даже Чехов, ее любимый Чехов, и тот утверждает, что в человеке должно быть все прекрасно: и лицо... И лицо?.. А как это — «должно быть»? Он не сказал. Откуда взять его, прекрасное-то лицо? Он не сказал...

Слезы — вот что ей сейчас надо. Слезы. Но их все не было, не было, а было только душно. Дина рванула ворот кофты, пуговица щелкнула и отлетела под кровать. Дина уткнулась лицом в подушку.

Так она и лежала, закрыв глаза и сжавшись от боли, когда стали возвращаться девушки. Они вяло стягивали с себя юбки, чулки, перебрасывались немногими словами, ходили в душ, курили, рано выключили свет.

Дине вспоминалась смерть тетки, единственного близкого на свете человека, и тот ужас, который она, Дина, пережила, оставшись после похорон совсем одна.

Ее взяли на фабрику, хотя ей и было всего шестнадцать; дали общежитие...

Что было потом? Была работа и учеба, вечная спешка, завтраки и ужины на ходу черствым буфетным пирожком. Было вечное недосыпание и очумелое вскакивание под звон будильника... Учеба и работа, работа и учеба, аттестат, зачеты, проекты, диплом...