Делай то, за чем пришел - [91]

— Тату, зараз пидходыть, тату!

Отец его оборвал мелодию, и как-то растерянно очнулся. С минуту стоял, наверное, уясняя, что он должен делать, потом сунул сопилку за пазуху, посмотрел на нас и, пробормотав: «До побачення...», — направился вслед за сыном к выходу.

— До свидания! Спасибо вам... — поднялись на ноги наши девушки. — Счастливого пути!.. Скажите хоть, кто вы?

— Я?.. — старик полуобернулся. — Я... пастух. — И он показал рукой куда-то в потолок, что означало, видимо, пасу, мол, скот в горах, на полонинах (так называют здесь альпийские луга).

Пассажиры тоже заспешили к прибывшему местному поезду; уходя, поглядывали на наш притихший «табор». Вокзал опустел.

«Карпаты сделаны!» — вспомнилось мне.

А до этого мы сделали Алтай, Саяны, Горную Шорию, Тянь-Шань, Урал...

«Быстрей, быстрей, кадры! — покрикивал Славка. — Пижоны уверяли, что тут неделя ходу. Мы сделаем это за три дня!..»

И мы «делали», мы давили, рвали. А что мы видели, вот вопрос. Да, да, что мы видели, кроме пяток впереди идущего? Что слышали, кроме самих себя?..

Я смотрел на Славку, нашего босса, нашего бога, отца родного, льва, под предводительством которого мы «сделали» полстраны, смотрел и думал: «Если начнет выкобениваться, выступать, я скажу — заткнись!..»

Славка, растянувшись на рюкзаках, делал вид, что дремлет…

Пустырь

Сегодня Дине было не до строящихся домов, которыми она обычно любовалась, шагая на работу через пустырь...

Неизвестно почему, но стройки обошли в свое время стороной этот клочок степи, оставили у себя в тылу, а вот нынешней весной, как бы спохватившись, стали наступать на него.

И Дине нравилось, возвращаясь вечером с работы, отмечать перемены, происшедшие за день: вот этот дом подрос на целый этаж, здесь появилась крыша, а этот уже заселяют...

Но сегодня она ничего не замечала, шла, механически переставляла ноги и думала, как ей быть с Парамоновым...

Работая с недавних пор начальником участка, Дина довольно хорошо изучила своих людей, в большинстве молодых, словоохотливых и открытых парней и девчат. И только Парамонов был для нее в некотором роде загадкой... Более молчаливого и необщительного человека, казалось, трудно представить. К тому же последнее время он стал появляться на работе «под градусом». И Дина собиралась поговорить с Парамоновым по душам, собиралась, да все откладывала, понимала, какое это непростое дело перевоспитывать человека, который к тому же старше тебя.

И вот позавчера Парамонов запорол несколько деталей, и Дине поневоле пришлось вмешаться, вести трудный, неприятный разговор. Остановив по ее, Дининому, требованию оба станка, на которых работал, Парамонов — небритый, крепкий, лет сорока — набычился и во все время разноса не проронил ни слова. Только сопел.

— Ну почему вы пьете? Почему? — уже в отчаянии спрашивала Дина.

В ответ он еще ниже наклонил голову и, медленно подбирая слова, заговорил:

— Баба у меня померла... Год уж скоро... Ребятишек двое. Замаялся... То хоть Петровна помогала, соседка. Теперь и та слегла, не поднимается... Старуха, известно...

Тут у Дины все и перевернулось. Она представила его теперешнее житье и, как-то сразу простив и пожалев Парамонова, почувствовала себя даже виноватой: давно надо было поговорить с человеком, помочь, может быть, чем, а она все тянула...

Участливо стала расспрашивать, от чего умерла жена, есть ли у них, у Парамоновых, какие-нибудь родственники, наговорила утешений, а под конец все-таки сказала:

— Я понимаю... Вам нелегко. Но и вы меня поймите. Ведь я не должна вас даже до работы допускать, не имею права. Уж как-нибудь крепитесь... о мальчиках своих подумайте — вы же теперь им и мать и отец...

Парамонов, все так же с усилием подбирая слова, обещал «нетверезым» на работу не приходить...

Вчера, на минуту освободившись, Дина заглянула на рабочее место Парамонова: ей хотелось узнать, помнит ли он о своем обещании, сдержит ли слово.

Парамонов, как показалось Дине, был мрачен больше обычного, но действительно трезв. Дина поздоровалась и опять заговорила с ним о его мальчиках, отчего он как-то даже разволновался, часто-часто заморгал голубоватыми глазками, зашмыгал носом, стал трогать зачем-то рукоятки станка, пробовать лезвия резцов. Сказал, что оба мальчика ходят в садик, один — в младшую группу, другой — в старшую; что младшенькому купил вчера ботиночки, да оказались малы... Помолчал и, еще более наклонив голову, глухо произнес:

— Ночь не спал. Все думал... Никто еще не спрашивал, как живу. Никому вроде и дела нет... Ты вот что, Дина Львовна... выходи-ка за меня. А?

Это было настолько неожиданным, что Дина сначала решила, что он шутит, неловко, нелепо шутит. И потому пробормотала в ответ:

— Что вы, что вы, Сидор Федорович...

— Я не тороплю... — продолжал Парамонов. — Сразу-то оно, конечно, хоть до кого доведись... Я подожду... А пить брошу... Сказал брошу — значит, брошу.

И тут только полностью осознав, что же он такое, собственно, предлагает, Дина, воскликнув: «Нет-нет, что вы!..» — заспешила прочь, оставив покрасневшего до корней волос Парамонова. У самой у нее жгло уши, сердце сильно колотилось. Никто еще ей, Дине, за все ее тридцать два года не предлагал выйти замуж. Конечно же, она, как и любая другая девушка, мечтала об этом, ей хотелось иметь хорошего мужа, детей... Так хотелось, что, в последнее время в каждой улыбке знакомого мужчины, в каждом добром слове начинали казаться намеки на глубокие чувства. А в позапрошлом году случилось такое...