Дела и люди века: Отрывки из старой записной книжки, статьи и заметки. Том 1 - [48]

С этого времени экзекуции в манеже более не повторялись. Барону Рамзаю кадеты дали прозвание «генерал Крамсай», которое и сохранилось за ним на всю жизнь.

Граф М. Ю. Виельгорский

6 апреля 1835 года, граф Матвей Юрьевич Виельгорский назначен шталмейстером двора её императорского высочества, великой княжны Марии Николаевны, и вот по какому поводу. В великую субботу, у всенощной во дворце, прикладываясь к плащанице, граф уронил нечаянно с одной ноги башмак и за теснотой не мог его поднять. Государь заметил это и, подозвав графа, сказал ему: «Mais, mon cher comte, pour que vous ne perdiez pas une autre fois vos souliers, je vous donne les bottes», (любезный граф, чтобы вы в другой раз не теряли башмаков, я даю вам сапоги).

Генерал Бурмейстер

В начале сороковых годов, кронштадтским комендантом состоял генерал-лейтенант Бурмейстер. Это был деликатный, добрый и любимый всеми подчиненными начальник. Но у него была своя слабость — муштровать молодых офицеров в отношении знания караульной службы, для чего он их держал по целым часам в манеже, производя разводы и заставляя их по нескольку раз подходить к нему с рапортом. — «Не так, отставь», «рапортуйте снова», «вы салютовать не умеете», «вот как надо!» — распекал их генерал и только после нескольких приемов отпускал развод. Молодые моряки, выходившие в караул с своими экипажами, зная слабость генерала, нарочно школьничали и выводили его из терпения.

Как-то был назначен развод в высочайшем присутствии. Генерал Бурмейстер, зная, что император Николай I строго относился к строевой службе, и будучи не уверен в знании флотскими экипажами караульной службы, начал производить каждый день репетиции разводу.

Лейтенант Лазарев-Станищев, бывший в образцовом полку и знавший службу хорошо, был назначен командиром 1-го взвода. Ему генерал стал объяснять, как надо вести взвод, что ему скомандовать, и закончил словами: «Когда вы доведете взвод до конца манежа, поверните и остановите его против печки, по вашему взводу будут строиться другие взводы». Лазарев, как образцовый офицер, всё это знал, но, желая подшутить над генералом, привел взвод, остановил его и, не повертывая, направился к генералу и обратился к нему с вопросом.

— Ваше превосходительство, вы изволили приказать остановить взвод в конце манежа?

— Да!

— Вы изволили приказать повернуть его?

— Да!

— Вы изволили приказать поставить его против печки?

— Да! ну, что же? — и генерал начинал видимо волноваться.

— Но я, ваше превосходительство, не знаю: остановить ли взвод против самой заслонки печки, или же несколько продвинувшись?

— А! какого это офицера вы назначили в первый взвод, — обратился комендант к командиру экипажа: — он ничего не знает. Сменить его сейчас же!

Лазареву это и было нужно; он ушел куда-то к знакомым, и на репетиции не участвовал. Когда же командир экипажа объяснил генералу шутку лейтенанта, он призвал его к себе, извинился и сказал: «отчего вы не сказали мне, что вы — «образцовый», тогда бы я вас не муштровал».

Несмотря на то, что при императоре Николае во всех сухопутных войсках строго наблюдалось, чтобы стрижка волос как у офицеров, так и нижних чинов была короткая, моряки носили и височки, и алякоки, а некоторые даже позволяли себе запускать и затылки. В 1-м флотском экипаже наиболее длинными волосами отличался мичман Выгодчиков. Генерал Бурмейстер неоднократно замечал ему о неуместности ношения длинных волос, и мичман постоянно обещал остричься, но не стригся и являлся каждый раз еще с более отросшими волосами. Комендант, выведенный из терпения, однажды перед разводом, заметив ему о длинноте волос, предупредил его, что, если он осмелится явиться в следующий раз с такими же волосами, то он велит цирюльнику остричь его перед фронтом на барабане. Все знали, что Бурмейстер шутить не любит и, если что скажет, то исполнит. Но каково же было всеобщее удивление, когда Выгодчиков явился на следующий развод с такими же длинными волосами. Бывшие в разводе офицеры ждали спектакля, и он состоялся, но совершенно в другом роде.

— Честь имею явиться! — рапортует генералу мичман самым серьезным образом.

— Вижу, — перебивает его генерал — что вы «имеете честь явиться», но в каком виде? Третьего дня я приказал вам остричься, а вы осмеливаетесь явиться еще с более длинными волосами. Да я вас не только остригу здесь сейчас, но еще на три дня на гауптвахту посажу.

— Я остригся, ваше превосходительство, — отвечает кротко мичман.

— Да как вы остриглись! Разве так стригутся? — горячился генерал — смотрите, у вас волосы лежат на воротнике мундира.

— Короче нельзя остричься, ваше превосходительство, — отвечал с невозмутимым хладнокровием мичман.

— Как нельзя? — свирепеет генерал — я вам сейчас докажу, что можно.

— Нельзя, ваше превосходительство, — повторяет более оживленно мичман и, пародируя генерала, говорит, — я вам сейчас докажу, что нельзя.

Генерал в изумлении отступает на шаг и, скрестив на груди руки, принимает грозную позу оскорбленного начальника.

Мичман, между тем, неторопливо вкладывает полусаблю в ножны, расстегивает у кивера чешую и, снимая левой рукой кивер, в то же мгновение правой сдернул с головы парик. Изумленному взору генерала предстал совершенно голый череп, так как мичман не выстриг, но выбрил себе голову бритвой.