Дела давно минувших дней - [17]

Иван Петрович отправился в «нужное место» и, благодаря указанию Лолы, скоро его нашел. Сюда же пришел и Сергей Васильевич.

— Что у вас? — тихо спросил он.

— Да вот притащила в ресторан…

— Это нормально. Деньги есть?

— В том-то и дело…

— Держите!

Иван Петрович почувствовал в своей руке кредитки и с благодарностью взглянул на спасителя.

— Я вам верну…

— Тише! — остановил его Сергей Васильевич. — Об этом потом. Она вам глазки строит… Прожженная, видала виды. Не торопитесь, Иван Петрович, не теряйтесь, выжидайте… в случае чего, я рядом…

Нужно ли говорить, в каком прекрасном настроении вернулся Иван Петрович к столику. С деньгами человек всегда чувствует себя иначе, чем без денег, но дело не только в этом. Теперь он был не одинок и знал, что если ему понадобится помощь, она рядом.

Лола сразу обратила внимание на перемену настроения Ивана Петровича, но поняла это по-своему.

На тарелках лежал шашлык, рюмки были наполнены.

— Послушайте, Лола, а не много ли вам будет? — спросил Иван Петрович, когда она подняла свою рюмку.

— Мне!.. О-о! Вы меня не знаете! Я — бездонная бочка. Может быть, вы боитесь за себя? Не хитрите…

— Ну, я все-таки мужчина…

— Да… и вы опасный мужчина! — многозначительно сказала она и подняла рюмку. — Ничего, я свою меру знаю.

Если харчо Иван Петрович ел без всякого удовольствия, то шашлык показался ему удивительно вкусным. Кстати, и на официанта он уже смотрел не так люто и даже прикидывал в голове, сколько ему дать «на чай».

В первые годы революции у нас прошла большая кампания против «чаевых». Говорили, что такая подачка унижает достоинство советского человека. В дальнейшем махнули рукой, сообразив наверно, что унижать достоинство можно только тогда, когда оно есть, а под понятием «советский человек» скрывается нечто большее, чем юридическое понятие «советский гражданин». Путаница эта происходит и до настоящего времени, и когда, например, председатель месткома обращается к Лоле, то он говорит:

— Послушайте, Лола, вы же советский человек! Вы же понимаете, что поездка шефской бригады в колхоз — это важное политическое мероприятие.

— Я все прекрасно понимаю! — отвечает она. — Не делайте из меня дурочку!.. А почему вы не посылаете в колхоз заслуженных?

— Ну, Лола, при чем тут заслуженные? Вы общественница, вы активный член нашего профсоюза…

— Хорошо! Я согласна, но с условием. Мы даем десять концертов, а вы нам компенсируете их в городе.

— Чем?

— Десятью концертами, но только не на задворках!

— Договорились. Это мы сделаем.

Поторговавшись немного, обе стороны приходят к соглашению, а в стенгазете помещается заметка о том, что общественная работа в эстраде поднимается на новую высоту.

Пример этот имеет еще одно значение. Он раскрывает одну из причин, почему в приличном концерте, как принудительный ассортимент, выступают иногда бездарные, безголосые, косноязычные артисты.

Обед заканчивался. Казалось, что наступил подходящий момент для откровенного разговора, и Лола действительно болтала много, но только не о том, что хотел услышать Иван Петрович. Рассказала она о своем ревнивом, но, как она выразилась, «ручном» муже. Похвасталась, что благодаря Гоголю живет неплохо, хотя и скучно. Затем заговорила о своей работе и сразу пожаловалась, что если бы не происки и подвохи завистливых конкуренток, она давно бы устроила себе звание заслуженной или стала лауреаткой какого-нибудь конкурса.

Иван Петрович слушал внимательно и с интересом. Перед ним раскрывался другой мир. Он смутно чувствовал, что освещение этого мира какое-то однобокое и несколько уродливое, вроде того, что он встретил в дежурной комнате милиции. «Левые концерты», «жучки», «халтура», «гарантия», «амортизация», «конъюнктура» и другие специфические выражения, встречавшиеся в лексиконе Лолы, имели какой-то глубокий смысл, но они чем-то напоминали Ивану Петровичу Колины словечки.

— А не пора ли нам, Петушок, домой? — сказала вдруг Лола, принимаясь за черный кофе. — Я буду называть вас Петушком. Идет?

— Почему?

— Потому, что мне так нравится! В вас есть что-то такое от петушка…

— Зовите как хотите, но только здесь… наедине.

— Не-ет… этот номер не пройдет! Я буду вас и при жене называть Петушком! — со смехом сказала Лола. — Воображаю, как она вытаращит глаза. Она у вас ревнивая?

Вместо ответа Иван Петрович пожал плечами, как это он всегда делал, но Лола не отставала.

— А вы не увертывайтесь, Петушок, — ревнивая? Да? Ну, сознайтесь честно!

— Не знаю.

— Вот тебе и на… А кто же знает?

— Наверно она и знает.

— Э-э… нет! То, что она знает, я тоже знаю… Я все знаю, Петушок… Она ревнива как кошка, но скрывает. Она делает вид, что ей наплевать! Есть такая порода женщин… Имейте в виду, что все бабы ревнивы… да, да! И вы ей не верьте, Петушок. Она говорит одно, а делает наоборот. И всегда так!.. Всегда! Послушайте, что я вам скажу, Петушок. У женщин нет ни совести, ни чести. Вот ни на грош!.. Они кого угодно продадут, если случай представится. Да, да!.. Я их как облупленных знаю. За пару шелковых чулок, за тряпки они готовы на все!.. Собственного мужа под суд подведут!.. Все вы, мужчины, наивны как дети. Вас обвести вокруг пальца ничего не стоит… Она вам сделает глазки, ласково погладит ручкой и все… готово… растаяли…