Декабристы на Севере - [23]

С удовлетворением сообщаем, что реальный Жуков по своему нравственному облику не имеет ничего общего с тем хлюпиком, который предстает перед нами со страниц книги Строевой-Поллиной. Какую бы клевету ни сочиняли горе-писатели, правда рано или поздно выйдет наружу.

Штабс-ротмистр Белорусского гусарского принца Оранского полка Иван Петрович Жуков был одним из благороднейших представителей декабристского племени, рыцарем без страха и упрека.

По признанию М.П. Бестужева-Рюмина, он принял Жукова в Южный союз в начале 1824 года.[152] Жуков принадлежал к Васильковской управе Южного союза, которая развила бурную деятельность по подготовке к восстанию и проводила эту работу, как отмечал П.И. Пестель, независимо от директории, хотя и сообщала “к сведению то, что у нее происходило”.[153]

И. П. Жуков полагал, что цель общества, в которое он вступил, состояла “в улучшении законов и введении конституции”.[154] За это он собирался бороться.

Подробных сведений об участии Жукова в повседневной работе декабристской организации у нас нет. Сохранились лишь отдельные эпизоды революционной деятельности офицера, которые позволяют говорить о том, что Жуков отнюдь не рядовой декабрист. Руководители Васильковской управы питали особое доверие к Жукову и возлагали на него большие надежды. По свидетельству Иосифа Поджио, М.П. Бестужев-Рюмин видел в Жукове одного из возможных кандидатов в цареубийцы.[155] В этом сознался и сам Бестужев-Рюмин.[156]

И.П. Жуков сочинил ключ для тайной переписки, хотя пользоваться им не довелось.[157] В квартире Жукова проходили встречи членов филиала Южного союза. Жуков присутствовал на многих ответственных совещаниях южан у Волконского, Повало-Швейковского, где рассматривались вопросы стратегии и тактики декабристов, участвовал в обсуждении проектов цареубийства.

Однажды, при Сергее Муравьеве-Апостоле и Повало-Швейковском, Жуков, по заявлению Бестужева-Рюмина, сказал: “Я знаю, что для успеха в предприятии нашем необходима смерть государя; но если бы на меня пал жребий в числе заговорщиков, то я после сего сам бы лишил себя жизни”.[158] Жуков думал и говорил так, скорее всего, из-за опасения жестоких репрессий, ждавших цареубийцу, а вовсе не потому, что был принципиальным противником расправы с императором и скорее согласился бы “лишиться жизни, нежели быть убийцею”, как показывал на следствии полковник И. С. Повало-Швейковский.[159]

И.П. Жуков хранил и размножал переведенные с французского его однополчанином штабс-ротмистром Михаилом Паскевичем стихи “на смерть Дюка-де-Берри, исполненные ужаса”. В них “убийца, готовясь на злодеяние”, оправдывает свой поступок добрыми целями.[160] “Сии зловредные стихи”, переписанные своею рукой, Жуков раздавал многим, в том числе Бестужеву-Рюмину, без всякого, как уверял судей, “преднамерения, а единственно по легкомыслию”.[161]

Жуков сам упражнялся в стихосложении, подражая при этом Пушкину и Рылееву.[162] Особый интерес проявил Следственный комитет к агитационной песне “Подгуляла я”, в которой содержится революционный призыв к свержению монархов:

Я свободы дочь,

Я со трона прочь

Императоров,

Я взбунтую полки,

Развяжу языки

У сенаторов.[163]

Песня “Подгуляла я” впервые была опубликована в сборнике Герцена и Огарева “Русская потаённая литература XIX столетия”, вышедшем в свет в Лондоне в 1861 году.

Матвей Муравьев-Апостол показал на следствии, что эту песню Бестужев-Рюмин дал Жукову[164] как знатоку поэзии и распространителю массовой агитационной литературы.

Руководители восстания на Украине рассчитывали на помощь офицеров гусарского полка и прежде всего — на И.П. Жукова.[165] Вера в Жукова и надежда на него сохранялись до последнего. Уже в дни восстания Черниговского полка Бестужев-Рюмин, по его показанию на следствии, направил Жукову письмо, в котором приглашал его в Родомысл на встречу с целью уговорить штабс-ротмистра “к возбуждению гусарского принца Оранского полка в пользу возмутившегося Черниговского полка”. Письмо это до нас не дошло, и Жуков не сознался в получении его.[166]

И.П. Жуков не сумел сделать того, чего от него ожидали руководители Васильковской управы Южного общества. Гусарский полк не поддержал черниговцев. Накануне восстания важные для Жукова личные дела отвлекли его от активной деятельности в пользу декабристского союза. По словам Бестужева-Рюмина, Жуков охладел к обществу и “от оного решительно отстал”.[167] Потому-то фортуна и оказалась благосклонной к нему. Арестованный и доставленный в январе 1826 года в Петербург, Жуков был посажен на главную гауптвахту, оттуда по болезни направлен в госпиталь, а затем приказом от 7 июля 1826 года переведен штабс-капитаном в Архангелогородский гарнизонный полк.

В Архангельск декабрист прибыл под конвоем и находился здесь под бдительным надзором. Губернское начальство ежемесячно сообщало в столицу о поведении ссыльного. Из этих рапортов мы узнаем, что Жуков служил, как служили офицеры в провинциальных гарнизонах, не лучше и не хуже других. Все докладные сообщают, что в Архангельске Жуков подружился со ссыльным декабристом Кашкиным, с которым почти ежедневно встречался. В компанию Кашкина и Жукова входил на правах полноправного члена и третий ссыльный декабрист, А. М. Иванчин-Писарев. Мы не знаем, какие разговоры вели члены разгромленных царизмом революционных союзов, но понимаем, что беседовать им было о чем.