Декабристы на Севере - [21]
Чувствуя безнаказанность, Досифей продолжал “врачевать” больного революционера по-своему. Как и предсказывали иноки, он ухудшил положение Горожанского. Правда, в земляную тюрьму на этот раз его не опустили, но есть основания подозревать, что после отъезда Марии Егоровны декабриста перевели из камеры общего острога в каземат Головленковой башни, воспользовались им как карцером. На такое предположение наводит обнаруженная краеведами на камне каземата башни надпись: “14 декабря 1825 года”. Думается, что кроме Горожанского, в память которого должна была врезаться дата восстания декабристов, едва ли кто из заключенных тех лет мог сделать такую надпись. Склеп, в котором содержался Горожанский после трагического случая с караульным, именовался в исходящих монастырских бумагах “особенным чуланом”.[135]
Убийство Горожанским часового вынудило правительство ближе познакомиться с Соловками. Летом 1835 года монастырскую тюрьму ревизовал командированный из Петербурга подполковник корпуса жандармов Озерецковский. Жандармский офицер, видевший всякие картины тюремного быта и отвыкший удивляться, вынужден был признать, что монахи переусердствовали в своем тюремном рвении. Он отметил, что “положение арестантов Соловецкого монастыря весьма тяжко” и что “многие арестанты несут наказание, весьма превышающее меру вины их”.[136]
Результаты проверки Бенкендорф доложил царю. В ответ Николай I отменил прежний порядок ссылки на Соловки, по которому этим правом пользовались синод и Тайная розыскных дел канцелярия, и оставил его только за собой. Это означало официальное признание государственной важности соловецкого острога.
Изменено было положение арестантов, находившихся в монастырской тюрьме в момент проверки ее. Семь человек вовсе освобождались из заключения, пятнадцать сдавались в солдаты.[137]
Царские “милости”, последовавшие за осмотром монастырской тюрьмы Озерецковским, не распространялись лишь на Горожанского. В его положении особых изменений не наступило, если не считать, что декабриста переместили из мешка Головленковой башни в камеру тюремного здания. Дальнейшая судьба Горожанского определялась синодом и правительством на основании тех характеристик, которые давал своей жертве рясофорный тюремщик. Досифей несколько раз отправлял в синод одну и ту же, словно переписанную под копирку, характеристику Горожанского. В ней говорилось, что Горожанский “никаких увещательных слов слышать не может, отчего даже приходит в бешенство, и считает себя вправе и властным всегда и всякого убить, и если б дать ему ныне свободу, то он с убийственною злобою на каждого бросался б. А дабы он не мог сделать кому-либо вреда, то содержится в чулане без выпуску”.[138] Безапелляционное заключение строилось архимандритом на основании бездоказательных предположений, но подобная аттестация, повторяемая из года в год, лишала А. С. Горожанского возможности увидеть когда-либо свободу.
Кроме Горожанского, в тюрьме Соловецкого монастыря содержалось еще двое арестантов, потерявших рассудок: мастеровой Людиновского чугунного завода Петр Потапов и военный поселянин Федор Рабочий.
Монахам, по всей видимости, надоело возиться с умалишенными. Проку от них никакого, а мороки много. И вот 22 мая 1835 года Досифей обратился в синод с просьбой избавить монастырь от душевнобольных и отослать их “в домы умалишенных для должного лечения”. Ходатайство мотивировалось тем, что без врачебного вмешательства “они все более подвергаются расстройству ума”, а увещаний “в учиненных ими проступках, в теперешнем расстроенном их положении, делать им нельзя” При этом старец отважился сослаться на мнение государственного совета о подобных больных, удостоившееся царского утверждения.[139] И это не помогло! Исключение было сделано только для Потапова. Синод постановил освидетельствовать его и отослать в дом умалишенных на лечение. Решение было выполнено. 9 сентября 1836 года Потапова направили в приказ общественного призрения с тем чтобы он поместил его “в одно из своих заведений, сообразуясь со свойством его болезни”, и по выздоровлении возвратил бы в Архангельское губернское правление.[140]
Что касается Ф. Рабочего и А. Горожанского, которые заключены были в монастырскую тюрьму по воле царя, синод считал “неудобным испрашивать высочайшего разрешения на такую же для них меру, какая назначена теперь для Потапова, особенно же для Горожанского (подчеркнуто мной. — Г. Ф.), о котором и после убийства в самом монастыре часового, объявлена была высочайшая воля оставить его в сем монастыре”. Спросить бы у высших церковных иерархов — Серафима, митрополита Новгородского и Санктпетербургского, Филарета, митрополита Московского, и других, скрепивших своими подписями синодальный указ от 4 октября 1835 года,[141]
