Декабристы - [146]

Приблизительно то же говорил Рылееву и другой его приятель П. А. Муханов (декабрист). «“Войнаровский”, твой почтенный дитятко, – писал он, – попал к нам в гости; мы его приняли весьма гостеприимно, любовались им; он побывал у всех здешних любителей и съездил в Одессу… “Войнаровский” твой отлично хорош. Я читал его М. Орлову (члену тайного общества), который им любовался; Пушкин тоже. И тебе стыдно, любезный друг, что ты спишь, а не пишешь. Пора докончить[562]… Вообще находят в твоей поэме много чувства, пылкости. Портрет Войнаровского прекрасен. Все это шевелит души, но много нагих мест, которые ты должен бы украсить описанием местности. Орлов говорит, что, соединив высокие твои чувства с романтизмом, ты бы чрезвычайно украсил свою поэму».[563]

Большой успех «Войнаровского» и «Наливайко» отмечает и декабрист А. П. Беляев в своих воспоминаниях.[564] Н. Бестужев ставил «Войнаровского» по «соображению и духу» выше всех поэм Пушкина,[565] хотя и признавал, что по стихосложению поэма Рылеева не может равняться даже с самыми слабыми стихами Пушкина.[566] В большом восхищении от отрывков «Наливайки» был и Дельвиг.[567]

Пушкин относился к поэмам Рылеева более сдержанно, чем другие, но и он, прочитав их, значительно повысил свое мнение о Рылееве, как о поэте. «С Рылеевым мирюсь, – писал он брату. – “Войнаровский” полон жизни». «“Войнаровский” несравненно лучше всех его “Дум”, – говорит он Бестужеву, – слог Рылеева возмужал и становится истинно повествовательным, чего у нас почти еще нет». «Если “Палей” пойдет, как начат, Рылеев будет министром (на Парнасе)», – читаем мы в другом письме к Л. С. Пушкину. Ему же он писал из деревни, что “Войнаровский” ему очень нравится, и что ему скучно, что его здесь нет у него». «Откуда ты взял, – писал он Бестужеву, – что я льщу Рылееву? Мнение свое о его “Думах” я сказал вслух и ясно; о поэмах его также. Очень знаю, что я его учитель в стихотворном языке, но он идет своей дорогой. Он в душе поэт: я опасаюсь его не на шутку, и жалею очень, что его не застрелил, когда имел к тому случай: да черт его знал! Жду с нетерпением Войнаровского и перешлю ему все мои замечания. – Ради Бога, чтоб он писал, да более, более! “Чернец” Козлова полон чувства и умнее “Войнаровского”, но в Рылееве есть более замашки или размашки в слоге».[568]

Самому Рылееву Пушкин писал: «Жду “Полярной звезды” с нетерпением: знаешь, для чего? для “Войнаровского”. Эта поэма нужна была для нашей словесности»; и в конце письма Пушкин прощается с Рылеевым словами: «Прощай, поэт».[569]

Из всех этих отзывов[570] видно, как единодушно был всеми признан быстрый рост таланта Рылеева.[571] На поэта возлагались большие надежды, и они, конечно, могли оправдаться, если бы не катастрофа, которая заставляет нас теперь оценивать значение Рылеева как поэта в сущности по первым опытам, а отнюдь не по произведениям вполне зрелым.

XIII

При всех своих недочетах, внешних и внутренних, поэзия Рылеева, как мы могли убедиться, имела свои достоинства. Для развития и блеска нашей стихотворной речи она, однако, успела мало сделать.

Рылеев в той форме, которую он придавал своим стихам, был недурным учеником Жуковского и Пушкина. Но и в этом смысле его нельзя поставить на одну доску с Языковым, Баратынским или Веневитиновым, из которых каждый разработал самостоятельно известную область художественного творчества, – кто элегию, кто веселую песню, кто философскую лирику.

У Рылеева не было такой песни, которая бы носила на себе отпечаток его индивидуальности именно как художника. Он писал недурные лирические песни любовного типа, возвышался до патетической стихотворной речи, умел при случае набросать колоритный пейзаж или пейзаж с настроением; ему удавался иногда эпический рассказ, и, конечно, всего сильнее, как поэт, бывал он в тех случаях, когда в стихах говорил о своих гражданских чувствах, но везде и всегда в этих стихах чувствовался недостаток поэзии, и ни одно из стихотворений нельзя назвать художественно законченным или совершенным.

«В поэтической деятельности Рылеева, – говорил кн. Вяземский, – не было ничего такого, что могло бы в будущем обещать великие поэтические создания. Что было в нем поэтического, он все высказал. Стало быть, не в литературном отношении можно сожалеть о преждевременной погибели его. Можно в нем оплакивать только человека, увлеченного при жизни фанатизмом политическим, возросшим до крайней степени и, вероятно (!), бескорыстным».[572] Этот отзыв старика-Вяземского не согласуется с тем, что говорил тот же Вяземский в дни своей юности, когда он хвалил поэзию Рылеева за то, что она так выгодно выделялась среди одноличных или часто безличных стихотворений того времени. И в том раннем отзыве больше правды, чем в позднейшем. Если от Рылеева, действительно, нельзя было ожидать великих поэтических созданий, то во всяком случае нельзя сказать, что он, как поэт, «все высказал, что имел сказать». Он умер на заре своей литературной деятельности, и талант его – не только не остановился в своем развитии, но креп с каждым годом. Со временем все сильнее и сильнее обнаруживалась оригинальность этого таланта, потому что, при всей своей зависимости от учителей в поэтической форме и в языке, он, как верно выразился один историк,