Декабристы - [144]

Были ли эти слова написаны для цензуры[554] или во взгляде Рылеева на Мазепу, действительно, не было единства, но только в самой поэме, всякий раз, когда речь заходила про Мазепу, автор отдавался не историческим воспоминаниям, а порыву собственных гражданских чувств, и патриотизм переходил в либеральный пафос. С этим пафосом Мазепа говорил, например, Войнаровскому:

Я зрю в тебе Украйны сына!

Давно прямого гражданина

Я в Войнаровском угадал.

Я не люблю сердец холодных:

Они – враги родной стране,

Враги священной старине,

Ничто им бремя бед народных;

Им чувств высоких не дано,

В них нет огня душевной силы;

От колыбели до могилы

Им пресмыкаться суждено

Ты не таков – я это вижу;

Но чувств твоих я не унижу,

Сказав, что родину мою

Я более, чем ты, люблю.

Как должно юному герою,

Любя страну своих отцов,

Женой, детями и собою

Ты ей пожертвовать готов…

Но я, но я, пылая местью,

Ее спасая от оков,

Я жертвовать готов ей – честью.

Но к тайне приступить пора:

Я чту Великого Петра;

Но – покоряяся судьбине —

Узнай: я враг ему отныне!..

Шаг этот дерзок, знаю я;

От случая всему решенье,

Успех неверен, и меня

Иль слава ждет, или поношенье!

Но я решился; пусть судьба

Грозит стране родной злосчастьем;

Уж близок час, близка борьба,

Борьба свободы с самовластьем!

И Войнаровский остался верен своему дяде, любя в нем не столько человека и родственника, сколько именно борца за свободу родины. Он относился к Мазепе, как к человеку, даже критически и как бы в укор ему пояснял свой собственный образ мыслей, мыслей свободных, мужественных, республиканских в античном духе:

Он [Мазепа] приковал к себе сердца:

Мы в нем главу народа чтили,

Мы обожали в нем отца,

Мы в нем отечество любили.

Не знаю я, хотел ли он

Спасти от бед народ Украйны,

Иль в ней себе воздвигнуть трон —

Мне гетман не открыл сей тайны.

Ко нраву хитрого вождя

Успел я в десять лет привыкнуть,

Но никогда не в силах я

Был замыслов его проникнуть.

Он скрытен был от юных дней,

И, странник, повторю: не знаю,

Что в глубине души своей

Готовил он родному краю.

Но знаю то, что затая

Любовь, родство и глас природы,

Его сразил бы первый я,

Когда б он стал врагом свободы.

Мазепа умер, никому не открыв своих замыслов, и все, кто шел за его гробом, остались при убеждении, что они с Мазепой хоронят свободу своей родины. Так думал и Войнаровский, и память о Мазепе была для него единственным утешением в тяжелые дни тоски и уныния на далеком севере: все мнилось ему, что как отпрыск славного, вольнолюбивого рода, он, Войнаровский, может быть еще нужен для великого дела. Он говорил:

С душой для счастия увялой,

Я веру в счастье потерял;

Я много горя испытал,

Но, тяжкой жизнью недовольный,

Как трус презренный, не искал

Спасенья в смерти самовольной.

Не раз встречал я смерть в боях;

Она кругом меня ходила

И груды трупов громоздила

В родных украинских степях.

Но никогда, ей в очи глядя,

Не содрогнулся я душой;

Не забывал, стремяся в бой,

Что мне Мазепа друг и дядя.

Чтить Брута с детства я привык:

Защитник Рима благородный,

Душою истинно-свободный,

Делами истинно-велик.

Но он достоин укоризны —

Сограждан сам он погубил:

Он торжество врагов отчизны

Самоубийством утвердил.

Ты видишь сам, как я страдаю,

Как жизнь в изгнанье тяжела;

Мне б смерть отрадою была:

Но жизнь и смерть я презираю…

Мне надо жить: еще во мне

Горит любовь к родной стране;

Еще, быть может, друг народа

Спасет несчастных земляков,

И – достояние отцов —

Воскреснет прежняя свобода…

Избирая Мазепу и его племянника выразителями своих гражданских чувств и идеалов, Рылеев, как видим, должен был чувствовать себя не очень ловко. Он сам колебался в оценке гражданских добродетелей Мазепы, а за Войнаровским особых боевых заслуг не числилось. Для роли борцов за свободу родины исполнители были на этот раз выбраны не вполне удачно.

Рылеев понимал это и, окончив «Войнаровского», решил ту же тему разработать в новой поэме. На этот раз он остановился на личности гетмана Наливайки, на одной из самых героичных фигур в истории борьбы казачества за веру и вольность.

Над поэмой «Наливайко» Рылеев работал очень усердно, и незадолго до 14 декабря значительная ее часть была готова.[555] Поэма была широко задумана, как это видно из сохранившейся в бумагах Рылеева программы.[556]

Дошедшие до нас отрывки представляют, однако, слишком незначительный материал, чтобы судить о литературных достоинствах всего произведения, хотя и на этих отрывках можно заметить, насколько стих Рылеева окреп и стал более образен.

Впрочем, в данном случае важна не столько художественная отделка, сколько основная тенденция поэмы.

Это – та же песня в честь свободы, но уже совсем без оговорок и всяких неясностей. Наливайко – настоящий мститель за буйства и утеснения, которые поляки себе позволили над Украйной; он готов идти на убийства ради своей идеи, и все: и любовь его, и дружба принесены в жертву одному гражданскому чувству, его безграничной жажде свободы для своей родины. «Ты прав», – говорит он одному из своих друзей, —

          … Люблю родных;

Мне тяжко видеть их в неволе,

Всем жертвовать готов для них,

Но родину люблю я боле…

Забыв вражду великодушно,

Движенью тайному послушный,