Декабристы - [50]

Более того, если бы революция победила, Волконский мог многое потерять. Князь был крупным помещиком: на момент ареста в 1826 году он владел десятью тысячами десятин земли в Таврической губернии; не меньшее, если не большее количество земли имелось у него в Нижегородской и Ярославской губерниях. В его нижегородском и ярославском имениях числилось более двух тысяч крепостных душ^{351}. Крупными состояниями владели и его мать и братья. Согласно же «Русской Правде» Пестеля, в обязанность новой власти входило отобрать у помещиков, имеющих больше десяти тысяч десятин, «половину земли без всякого возмездия»^{352}. Кроме того, после революции все крестьяне, в том числе и принадлежавшие участникам заговора, стали бы свободными.

Всё это Волконского не останавливало. И хотя никаких политических текстов, написанных до 1826 года рукой князя, не сохранилось, можно смело говорить, что его взгляды оказались весьма радикальными. В тайном обществе Волконский был известен как однозначный и жесткий сторонник «Русской Правды» (в том числе и ее аграрного проекта), коренных реформ и республики. При его активном содействии «Русская Правда» была утверждена Южным обществом в качестве программы. Несмотря на личную симпатию к императору Александру I, которая с годами не прошла, Волконский разделял и «намерения при начатии революции… покуситься на жизнь Государя Императора и всех особ августейшей фамилии»^{353}.

В отличие от многих других главных участников заговора, князь Волконский не страдал «комплексом Наполеона» и не мыслил себя самостоятельным политическим лидером. Вступив в тайное общество, он сразу же признал Пестеля своим безусловным и единственным начальником и оказался одним из самых близких и преданных его друзей — несмотря даже на то, что председатель Директории был намного младше его по возрасту и ниже по чину, имел гораздо более скромный военный опыт. Декабрист Н. В. Басаргин утверждал на следствии, что Пестель «завладел» Волконским «по преимуществу своих способностей»^{354}.

В 1826 году Следственная комиссия без труда выяснила, чем занимался Волконский в заговоре. Князь вел переговоры о совместных действиях с Северным обществом (в конце 1823 года, в начале и в октябре 1824-го) и с Польским патриотическим обществом (в 1825 году). Правда, переговоры эти закончились неудачей — договориться так и не удалось.

В 1824 году по поручению Пестеля Волконский ездил на Кавказ, пытаясь узнать, существует ли тайное общество в корпусе генерала А. П. Ермолова. Там он познакомился с известным бретером капитаном А. И. Якубовичем, незадолго перед тем переведенным из гвардии в действующую армию. Якубович убедил князя, что общество действительно существует, и Волконский даже представил в южную Директорию письменный отчет о своей поездке. Но, как выяснилось впоследствии, информация Якубовича оказалась блефом.

Князь совместно с В. Л. Давыдовым возглавлял Каменскую управу Южного общества — но управа эта отличалась бездеятельностью. Волконский участвовал в большинстве совещаний руководителей заговора — но все они не имели никакого практического значения. На следствии князь признавался: большинство участников Южного общества были уверены, что именно он имеет «наибольшие способы» начать революцию в России. Действительно, под его командой находилась реальная — и немалая — военная сила. Летом 1825 года, когда командир 19-й пехотной дивизии генерал-лейтенант П. Д. Корнилов уехал в длительный отпуск, Волконский стал исполнять его обязанности — и исполнял их вплоть до своего ареста в начале января 1826-го^{355}. Но в декабре 1825 года эта дивизия осталась на своих квартирах.

Однако у Волконского в тайном обществе был круг обязанностей, в выполнении которых он оказался гораздо более удачливым. На эту его деятельность Следственная комиссия особого внимания не обратила — но именно она главным образом и определяла роль князя в заговоре декабристов.

В «Записках» князя есть фрагмент, который всегда ставит в тупик комментаторов: «В числе сотоварищей моих по флигель-адъютантству был Александр Христофорович Бенкендорф, и с этого времени были мы сперва довольно знакомы, а впоследствии — в тесной дружбе. Бенкендорф тогда воротился из Парижа при посольстве и как человек мыслящий и впечатлительный увидел, какие [услуги] оказывает жандармерия во Франции. Он полагал, что на честных началах, при избрании лиц честных, смышленых, введение этой отрасли соглядатайства может быть полезно и царю, и отечеству, приготовил проект о составлении этого управления, пригласил нас, многих его товарищей, вступить в эту когорту, как он называл, людей добромыслящих, и меня в их числе. Проект был представлен, но не утвержден. Эту мысль Ал[ександр] Хр[истофорович] осуществил при восшествии на престол Николая, в полном убеждении, в том я уверен, что действия оной будут для охранения от притеснений, для охранения вовремя от заблуждений. Чистая его душа, светлый его ум имели это в виду, и потом как изгнанник я должен сказать, что во всё время моей ссылки голубой мундир не был для нас лицами преследователей, а людьми, охраняющими и нас, и всех от преследования»