Декабристы - [47]
И если «чудачества» Григория Волконского были, в общем, мирными, то «утехи» его младшего сына представляли значительную опасность для окружающих. Сергей Волконский — вполне в духе Пыляева — признавался в мемуарах, что для него самого и того социального круга, к которому он принадлежал, были характерны «общая склонность к пьянству, к разгульной жизни, к молодечеству, склонность к противоестественным утехам», «картёж… и беззазорное блядовство».
Образ жизни молодого бесшабашного офицера был, согласно тем же мемуарам, следующим: «Ежедневные манежные учения, частые эскадронные, изредка полковые смотры, вахтпарады, маленький отдых бессемейной жизни; гулянье по набережной или по бульвару от 3-х до 4-х часов; общей ватагой обед в трактире, всегда орошенный через край вином, не выходя, однако ж, из приличия; также ватагой или порознь по борделям, опять ватагой в театр…» Образ мыслей немногим отличался от образа жизни: «Шулерничать не было считаемо за порок, хотя в правилах чести были мы очень щекотливы. Еще другое странное было мнение — это что любовник, приобретенный за деньги, за плату, не подлое лицо»; «книги забытые не сходили с полок».
Волконский вспоминал, как в годы жизни в Петербурге он и квартировавший вместе с ним другой будущий декабрист — М. С. Лунин (попавший, кстати, в число пыляевских «чудаков») устраивали опасные забавы: «Кроме нами занимаемой избы на берегу Черной речки против нашего помещения была палатка, при которой были два живые на цепи медведя, а у нас девять собак. Сожительство этих животных, пугавших всех прохожих и проезжих, немало беспокоило их и пугало их тем более, что одна из собак была приучена по слову, тихо ей сказанному: “Бонапарт” — кинуться на прохожего и сорвать с него шапку или шляпу. Мы этим часто забавлялись, к крайнему неудовольствию прохожих, а наши медведи пугали проезжих». Следует заметить, что, согласно Пыляеву, Черная речка была излюбленным местом кавалергардских «потех» и петербургские обыватели старались обходить эту местность стороной>>{330}.
«В один день, — вспоминал Волконский, — мы вздумали среди бела дня пускать фейерверк. В соседстве нашем жил граф Виктор Павлович Кочубей (министр внутренних дел. — О. К.), и с ним жила тетка его, Наталья Кирилловна Загряжская, весьма умная женщина, которая пугалась и наших собак, и медведей. Пугаясь фейерверка и беспокоясь, она прислала нам сказать, что фейерверки только пускаются, когда смеркнется, а мы отвечали ее посланному, что нам любо пускать их среди белого дня и что каждый у себя имеет право делать что хочет».
Весть о заключении Тильзитского мира (1807) застала Волконского в военном лагере — и, по его собственным словам, «не была по сердцу любящим славу России». Неприятные эмоции патриоты решили заглушить водкой: «Вспоминаю я, что я, живши на бивуаке, пригласивши к себе знакомого мне товарища из свиты Беннигсена, молодого барона Шпрингпортена, с горя (по русской привычке), не имея других питий, как водку, выпили вдвоем три полуштофа гданьской сладкой водки, и так мы опьянели, что, плюя на бивуачный огонь, удивлялись, почему он не гаснул».
Во время Русско-турецкой войны 1806–1812 годов Волконский и его полковой товарищ П. П. Валуев, находясь на территории дунайских княжеств, были поставлены на квартиру «к боярину Ролетти»: «У него было два сына, записные дураки, и две премиленькие дочери. За этими мы стали приволакиваться, но неудачно для нас, а мы, высмотрев, что они не так строги к каким-то молдаванам, высторожили это и привели отца и братьев на данное ночное свидание. Просто скажу о сем теперь — подлая шутка, и мы так насолили нашему хозяину, что в следующем годе, прибыв опять в армию и во время зимовых квартир, одного просил Ролетти, чтоб меня не ставили к нему на квартиру». В 1810 году Волконский за предосудительное поведение был выслан из Дунайской армии.
Начало Отечественной войны Сергей Волконский встретил в Вильно, в окрестностях которого была собрана большая часть русских военных сил. Армия жила в напряженном ожидании: «Родина была близка сердцу цареву, и та же Родина чутко говорила, хоть негласно, войску… в войсках от генерала до солдата всякий ждал с нетерпением начала военных действий»>>{331}.
Однако сам Волконский жил в то время не только ожиданием великих битв за Родину. Его приятель Н. Д. Дурново 18 апреля 1812 года зафиксировал в своем дневнике, что, «совершая прогулку», «отправился к князю Сергею Волконскому и князю Лопухину», которые жили на одной квартире: «Польская девушка нас развлекала в течение нескольких часов». Впрочем, Дурново утверждает, что сам он «остался верен своим принципам и не притронулся к ней»>>{332}.
Упоминаемый в дневнике князь П. П. Лопухин — один из самых близких друзей молодого Сергея Волконского, впоследствии генерал-майор, активный масон и участник Союза благоденствия. Сам же Дурново будет в 1825 году идейным противником декабристов, и ночью с 14 на 15 декабря именно он арестует поэта-декабриста К. Ф. Рылеева.
Ни Отечественная война, ни Заграничные походы, ни даже получение генеральского чина не заставили Волконского отказаться от «буйного» поведения. Приехав после окончания войны во Францию, он сделал огромные долги — и отбыл, не расплатившись с парижскими кредиторами и торговцами. С просьбой помочь вернуть его долг французы обращались и в российское Министерство иностранных дел, и лично к императору Александру I
