Декабристы - [137]

.

Чтобы понять, какая из этих двух версий верна, следует отметить и некоторые другие странности, предшествовавшие командировке Мозалевского в Киев.

Поддержка киевского гарнизона была жизненно необходима Сергею Муравьеву, однако курьер был послан в город только на третий день восстания. Странен и выбор курьера: до начала восстания Мозалевский ничего не знал о заговоре в полку, у Сергея Муравьева не могло не быть сомнений в его верности делу восставших. Логичнее было бы отправить в Киев кого-нибудь из более опытных офицеров, кто давно состоял в заговоре и у кого не было пути назад.

К тому же Мозалевский очень устал: в ночь на 31 декабря он, согласно собственным показаниям, был «наряжен» «с нижними чинами в караул на Богуславскую заставу с приказанием, чтобы всех проезжающих брать под арест и доносить об оных подполковнику Муравьеву-Апостолу». Ночь выдалась напряженной и тревожной: «…при каковом случае ночью и взяты были два жандармские офицеры Несмеянов и Скоков, по доставлении коих на гаубтвахту отобраны от них бумаги и деньги и все оные доставлены к сказанному подполковнику Муравьеву»^{979}. И отправлять не спавшего всю ночь Мозалевского в Киев сразу же «по смене с караула» значило сильно уменьшить шансы на успех его миссии.

Но нет никаких свидетельств, что руководитель восстания рассматривал вариант посылки другого курьера. Его выбор перестает казаться странным, если предположить, что отправкой Мозалевского в Киев Муравьев решал не только вопрос связи с городом, но и удаления Мозалевского из полка. Можно предположить также, что Мозалевский, командуя караулом на городской заставе в ночь на 31 декабря, был единственным из офицеров-черниговцев (кроме самого Сергея Муравьева), знавшим истинное время приезда в Васильков Ипполита. Наверняка младший Муравьев въехал в город задолго до полкового молебна, но факт этот необходимо было скрыть.

В таком случае становятся понятными и противоречия в показаниях Мозалевского: 2 января, еще не придя в себя после обрушившегося на него шквала событий, он невольно проговорился на допросе, но уже 9-го, осознав свою ошибку, попытался ее исправить. Впоследствии же, после гибели и Сергея, и Ипполита Муравьевых-Апостолов Мозалевский остался единственным человеком, осведомленным о подробностях этой истории. Рассказывая много лет спустя о своей киевской миссии Горбачевскому, он, с одной стороны, хотел сказать правду, а с другой — не смог до конца раскрыть тайну, в сохранение которой невольно оказался вовлечен. Отсюда и противоречивость «Записок» Горбачевского, повествующих о приезде младшего брата руководителя восстания.

Эффектное же появление его перед восставшим полком во время молебна было, скорее всего, постановочным, позволяло, с одной стороны, скрыть истинные мотивы отправки в Киев Мозалевского, с другой — поднять боевой дух мятежников. Горячие объятия Ипполита с братьями перед полком, его клятва «свобода или смерть» рождали в умах и душах офицеров столь дорогие им модели поведения античных героев. «В последний день 1825 года черниговские офицеры увидели сцену из древней Руси или древнего Рима: три брата, словно братья Горации[17], храм, молебен, свобода…» — замечает Н. Я. Эйдельман^{980}.

Для солдат же, античных аналогий не понимавших, приезд Ипполита был обставлен по-другому. Солдатам было объявлено, что в Васильков приехал курьер цесаревича Константина, привезший приказ, «чтобы Муравьев прибыл с полком в Варшаву». «Приметив же, что прочтение Катехизиса произвело дурное впечатление на солдат, я решился снова действовать во имя великого князя Константина Павловича», — показывал Сергей Муравьев-Апостол^{981}.

Надо заметить, что мистификация удалась. Об истинном времени приезда Ипполита не догадался никто, в том числе и Матвей Муравьев-Апостол. Более того, торжественное появление прапорщика на площади в момент молебна поразило воображение его старшего брата Матвея; впоследствии он описывал этот эпизод много раз. «В 12 часов по полудни роты были собраны — и тут брат мой меньшой Ипполит меня крайне огорчил своим неожиданным приездом… Между тем священник Черниговского полка отпел молебствие и прочел “Катехизис” по совету Бестужева-Рюмина. После сего роты пошли в поход», — рассказывал Матвей на следствии. «Роты, помолившись, готовились выступить из Василькова; тут подъезжает почтовая тройка, и брат Ипполит бросается в наши объятья… Напрасно мы его умоляли ехать далее в Тульчин, место его назначения; он остался с нами», — читаем в его мемуарах^{982}.

Но для сокрытия от ближайших соратников и даже от Матвея время приезда Ипполита у Сергея Муравьева-Апостола должны были быть веские основания. По-видимому, сведения, которые привез посланец из Петербурга, оказались настолько секретными, что о них не должен был знать никто.

Матвей Муравьев-Апостол показывал на следствии: «Он (Ипполит. — О. К.) говорил, что имел от Трубецкого письмо к брату, но, узнав в Москве, что Свистунов арестован, он оное сжег, коего содержание не знал»^{983}. Очевидно, следователи, удовлетворившись этими показаниями, Сергея Муравьева-Апостола о письме вообще не спрашивали. На основании тех же показаний в «Донесении Следственной комиссии» отмечено, что письмо доставлено не было