Дегустатор - [8]

— Где мы, babbo? — прошептала Миранда, все еще дрожа от пережитого кошмара.

— Во дворце герцога Федерико. Скоро нам дадут большую комнату с кроватями и слугами, — заявил я с притворным весельем.

— Это еще почему?

— Почему? Да потому, что я займу место Лукки. Разве ты не слышала, что сказал тот охотник?

Девочка подумала немножко и спросила:

— А кто такой Лукка?

Я не знал ответа и испугался, что она вот-вот заплачет. Прижав Миранду к себе и глядя в ее бархатистые темные глаза, я пообещал ей, что Бог нас не оставит, ибо мы — его создания. Я велел ей прочитать все молитвы, которые она знала, а сам тем временем спросил у Господа, не спутал ли он нас с кем-нибудь, а если спутал, то пускай исправит свою ошибку, пока не поздно.

В конце концов, прочитав все молитвы, мы съежились вместе в углу каморки и притихли. Я слышал лишь биение наших сердец — и, клянусь, на какой-то миг даже оно умолкло.

— Прошу вас! — взмолился я, когда за мной пришла стража. — Не оставляйте мою дочь здесь одну!

— Мы будем делать, что захотим, — ответил стражник. Но капитан, у которого было доброе сердце, сжалился:

— У меня тоже есть дочь. Я отведу твою малышку наверх.

Меня привели в комнату с большой ванной, наполненной ароматной водой, и велели соскрести грязь и вымыть волосы. Другие слуги пробегали мимо, готовясь к банкету. Курчавый юноша прошел с корзиной яблок.

— Эй! — окликнул я его. — А где Лукка?

Но он ничего не ответил. В комнату заглянул седобородый охотник и сказал слугам:

— Убедитесь, что у него чистые руки.

Эти идиоты скребли мои ладони, пока те не опухли. Еще немного — и они содрали бы мне кожу до крови, однако тут я пригрозил им, что окуну их в ванну. Меня вытерли и причесали. Потом побрили, выдали красные лосины, белую рубашку, жилет и пару туфель. После чего слуги поднесли ко мне зеркало и начали хихикать:

— Он себя не узнает!

Они были почти правы. В конце концов я все-таки узнал себя — не потому, что представлял, как я выгляжу, а потому, что был очень похож на маму. Такие же прямые волосы, как у нее, такие же блестящие глаза, левый чуть больше правого. Не помню, как выглядели мои ноздри. Миранда говорит, они мясистые, но только матушка знает, были они такими от рождения или стали от того, чем я занимаюсь. Тем не менее я не слишком отличатся от людей, которые меня окружали. Тоньше, это точно, а так — самый обычный человек. Поэтому, судя по внешности, я не мог понять, почему меня выбрали на место Лукки.

— Чья это одежда? — спросил я.

— Лукки, — ответил слуга.

У меня были еще вопросы, однако все кругом суетились и сердито огрызались, говоря, что спрашивать — не моя забота. Потом мне пришлось одеться. За исключением туфель, которые оказались впору, Лукка явно был куда крупнее меня. Я утонул в его жилете, рукава рубашки висели ниже пальцев. Впрочем, моя рубаха в любом случае была гораздо хуже. Стражник отвел меня к Миранде, которая сидела в уютной комнате и смотрела на сад, утопавший в цветах.

— Babbo! — выдохнула она. — Ты настоящий принц!

— Видать, этот Лукка был не последней спицей в колесе, — отозвался я. — Кто знает — возможно, у него была дочка? Тогда тебе тоже дадут новую одежду.

Когда стражники снова пришли за мной, солнце давно уже село. Я поцеловал Миранду и сказал, что люблю ее и верю в Бога. Меня провели наверх по каменным коридорам, освещенным канделябрами с горящими факелами. Я услышал какой-то шум, сопровождаемый запахами съестного; они становились все явственнее, пока мы не завернули за угол, а там… Святые угодники! Что за зрелище! В коридоре сновали слуги, все нарядные, все одетые в красное и белое, с подносами, на которых громоздились те самые продукты, что я видел раньше во дворе, но уже приготовленные, поджаренные, сваренные и стушенные самыми разнообразными способами.

Прямо передо мной слуги несли на подносах лебедей с серебряными коронами на головах. Глаза у птиц были такие блестящие, оперение такое живое, что я сказал себе: «Это самые дрессированные птицы во всей Италии!» Матерь Божья! Святая наивность… Лебеди, естественно, не были живыми, просто, как я узнал впоследствии, их освежевали так аккуратно, что перья остались на коже. Когда внутренности выбрали и тушки нафаршировали яичными белками и мелко молотым мясом, их поджарили, а затем приклеили шафранной пастой перья, лапки и клювы. Чудеса, да и только!

Другие слуги несли жаренные на вертеле козьи ноги, нежные ломтики телятины, куропаток с баклажанами и блюда с рыбой, посыпанной петрушкой и укропом. Oi me! [16] У меня подкосились ноги. Запахи проникали в нос, затмевая рассудок и соблазняя желудок. Въевшиеся в мою плоть голодные годы, проникшие до мозга костей муки недоедания пробудились с таким воплем, что мне пришлось прижаться к стене, иначе — porta! — я набросился бы на слугу, который нес баранью ножку.

Свирепый низенький человечек с кустистыми бровями и зобом у левого уха сердито протиснулся мимо меня и побежал от одного блюда к другому, принюхиваясь, пробуя и помешивая. Это был Кристофоро, тогдашний шеф-повар. Тут затрубили трубы, забили барабаны, послышались смех, лай и отчаянное предсмертное блеяние овцы. Потом оно прекратилось, по коридорам пронесся громкий гул.