Деды и прадеды - [71]
На крыльце внизу отворилась дверь, и кто-то стал медленно подниматься по гулкой лестнице. Матвеевы, соседи, ложились рано, к ним никто вроде не должен был прийти. Может, Саша? Он прислушался, услышал приглушенный тонкими дощатыми стенками разговор. «Саша сама с собой не говорит. Кто-то к соседям всё-таки», — подумал он, делая очередную затяжку.
Но в дверь постучали их условным стуком — раз, раз-два, раз, раз-два.
«Саша!»
Он засуетился, задавил окурок, взял со стола керосинку, побежал к двери, поставил лампу на самодельную полочку у двери, навалился, прижал телом, чтобы открыть тугую задвижку, распахнул дверь.
У порога стояла Саша и смотрела на него каким-то странным взглядом. То ли плакала, то ли смеялась. Лицо её прыгало в тусклом отсвете лампы.
Вдруг его ударило по глазам и нервам. Он опустил глаза и увидел рядом с Сашей широко распахнутые глаза мальчика лет шести, замотанного крест-накрест в шерстяной Сашин платок.
Филиппов окаменел. Он не мог отвести глаз.
Грохотом сердца ударило мгновение, другое, третье, затем наступила полная тишина. Казалось, что было слышно, как скользнула слеза по щеке.
Саша легонько подтолкнула мальчика сзади. Тот покачнулся, сделал полшага к Толе.
— Здравствуй, Толя. Вот твой сын.
Саша и Толя сидели у печурки и смотрели, как ужинает Коля. Мальчик ел с большим аппетитом, налегая на рыбу, которая ему очень понравилась — в челябинском детдоме рыба была редкостью. Он забивал полные щёки, сгребал картошку вилкой, помогал куском хлеба, чтобы больше помещалось на вилке, отдыхал, прожёвывал, с трудом глотал, оглядывался на сидевших сзади взрослых, улыбался.
А Толя только молча улыбался, давай, мол, сынок, ешь, кушай. Его клешни дрожали, он пытался скрыть эту дрожь, непрерывно закуривая, но ломал спички.
Саша, устало прислонившись к стене, полудремала, приходила в себя, впитывала тепло дома. И тихонько рассказывала. А Толя, пряча слёзы в счастливой детской улыбке, слушал и слушал. И не мог насмотреться на сына, который болтал ногами на стуле. Толя смотрел на его руки, на короткий чубчик на стриженой головке, на худые лопатки, на такие разные уши — левое прижато, правое оттопырено.
А Саша рассказывала о письме тётки, которая в письме криком кричала, что Сашины сны вещие. Что у Толи должен быть живой ребёнок. И как стала Саша писать письма в Ленинград, как пришел ей ответ, что он, Толя, Анатолий Миронович Филиппов, умер. И как писала она в ответ, что жив. И как потом закрутилось-завертелось.
— Умер?! — спросил Толя, недоверчиво оглядываясь на дремавшую Сашу.
— Ага. Умер. Однофамилец умер. У тебя на Рубинштейна однофамилец жил, оказывается, — она говорила через силу. — А я написала, они стали проверять, оказалось, что тот на 12 лет старше. От голода.
Она помолчала. Сидела с закрытыми глазами, вспоминала.
— А Колю увезли тут же, прямо через Ладогу перевезли, так получилось, оказывается. Торопились сильно.
— А как поняли, что Коля?
— А просто. У него ж на рубашечке везде, и на трусиках тоже тушью было написано: «Николай Анатольевич Филиппов». Ты же сам мне рассказывал тогда, в поезде.
И Филиппов понял, что Саша не спала тогда, когда он ей всю жизнь свою рассказывал, думая, что она спит.
Он упал на колени, прижался лицом к её ногам, сжимая своими искалеченными руками.
— Ну, Толенька, ну… — проговорила Саша, плача и смеясь. — Ну, хватит. Перестань. Я сейчас как разревусь, всю ночь плакать буду. Ну, Толя, ну…
И она гладила его затылок.
Коля оглянулся, замер.
— Папа?
— Ничего, Николенька. Ничего. Папа устал. Ты кушай, кушай.
— А можно?
— Конечно. Ешь сколько хочешь.
— А я бы ещё съел, только я уже много съел. Мне давит.
— А-а-а, — улыбнулась Саша. — А ты пуговку-то расстегни на штанишках.
— А можно?
— Конечно, можно. Ты же дома.
— Я буду здесь жить? А где я буду спать?
— О, не бойся. Сегодня мы тебе сделаем царскую постель! А ты как думал? Сделаем, Толя?
Толя поднял голову. Его глаза горели бешеным счастьем, губы ещё дрожали, но маска горя, которая, казалось, намертво впечаталась в черты его лица, отваливалась кусками. Он оглянулся на сына, встал, подошёл, осторожно обнял худенькие плечики, поцеловал сына в макушку, вдыхая запах детских волос.
— Обязательно сделаем, Коля. Ты будешь сегодня спать как фон-барон! — Толя оглянулся на Сашу. — Жена, ты ужинать, наконец-то, будешь?
Саша слабо улыбнулась.
— Знаешь, я так устала… — она посидела ещё минутку, рассматривая отца и сына. Потом устало потянулась, как котенок. — А знаешь, давай-ка я с вами посижу. Что ж мы всё порознь-то сидим?..
Она встала, сбросила тяжёлую, толстую кофту на стул, села за стол.
— Давай, дядя, угощай!
— Кто — дядя?
— Папка наш, Коленька. Стоит, дядя такая. Жену корми давай, отец!
Толя суетился возле них, не веря своим глазам, не веря себе. Внутри его всё пело и кричало.
И не заметили они, что Бессонница уже давно их рассматривала.
Бессонница стояла у дверей, сложив морщинистые руки перед собой. Она сегодня была маленькой морщинистой старушкой, похожей на всех старушек. Белый платок, старая кофта, серая юбка, стоптанные чуни. Только глаза чёрными провалами втягивали свет.
Таня живет в маленьком городе в Николаевской области. Дома неуютно, несмотря на любимых питомцев – тараканов, старые обиды и сумасшедшую кошку. В гостиной висят снимки папиной печени. На кухне плачет некрасивая женщина – ее мать. Таня – канатоходец, балансирует между оливье с вареной колбасой и готическими соборами викторианской Англии. Она снимает сериал о собственной жизни и тщательно подбирает декорации. На аниме-фестивале Таня знакомится с Морганом. Впервые жить ей становится интереснее, чем мечтать. Они оба пишут фанфики и однажды создают свою ролевую игру.
«Холмы, освещенные солнцем» — первая книга повестей и рассказов ленинградского прозаика Олега Базунова. Посвященная нашим современникам, книга эта затрагивает острые морально-нравственные проблемы.
Роуз, Азра, Саманта и Лорен были лучшими подругами на протяжении десяти лет. Вместе они пережили немало трудностей, но всегда оставались верной поддержкой друг для друга. Их будни проходят в работе, воспитании детей, сплетнях и совместных посиделках. Но однажды привычную идиллию нарушает новость об строительстве элитной школы, обучение в которой откроет двери в лучшие университеты страны. Ставки высоки, в спецшколу возьмут лишь одного из сотни. Дружба перерастает в соперничество, каждая готова пойти на все, лишь ее ребенок поступил.
Кэти Акер и Маккензи Уорк встретились в 1995 году во время тура Акер по Австралии. Между ними завязался мимолетный роман, а затем — двухнедельная возбужденная переписка. В их имейлах — отблески прозрений, слухов, секса и размышлений о культуре. Они пишут в исступлении, несколько раз в день. Их письма встречаются где-то на линии перемены даты, сами становясь объектом анализа. Итог этих писем — каталог того, как два неординарных писателя соблазняют друг друга сквозь 7500 миль авиапространства, втягивая в дело Альфреда Хичкока, плюшевых зверей, Жоржа Батая, Элвиса Пресли, феноменологию, марксизм, «Секретные материалы», психоанализ и «Книгу Перемен». Их переписка — это «Пир» Платона для XXI века, написанный для квир-персон, нердов и книжных гиков.
Заветная мечта увидеть наяву гигантских доисторических животных, чьи кости были недавно обнаружены в Кентукки, гонит небогатого заводчика мулов, одинокого вдовца Сая Беллмана все дальше от родного городка в Пенсильвании на Запад, за реку Миссисипи, играющую роль рубежа между цивилизацией и дикостью. Его единственным спутником в этой нелепой и опасной одиссее становится странный мальчик-индеец… А между тем его дочь-подросток Бесс, оставленная на попечение суровой тетушки, вдумчиво отслеживает путь отца на картах в городской библиотеке, еще не подозревая, что ей и самой скоро предстоит лицом к лицу столкнуться с опасностью, но иного рода… Британская писательница Кэрис Дэйвис является членом Королевского литературного общества, ее рассказы удостоены богатой коллекции премий и номинаций на премии, а ее дебютный роман «Запад» стал современной классикой англоязычной прозы.
Самое завораживающее в этой книге — задача, которую поставил перед собой автор: разгадать тайну смерти. Узнать, что ожидает каждого из нас за тем пределом, что обозначен прекращением дыхания и сердцебиения. Нужно обладать отвагой дебютанта, чтобы отважиться на постижение этой самой мучительной тайны. Талантливый автор романа `После запятой` — дебютант. И его смелость неофита — читатель сам убедится — оправдывает себя. Пусть на многие вопросы ответы так и не найдены — зато читатель приобщается к тайне бьющей вокруг нас живой жизни. Если я и вправду умерла, то кто же будет стирать всю эту одежду? Наверное, ее выбросят.