Дедушкин родник - [6]

Многие мужики, не вытерпев притеснений, тайком уходили к красным.

Я и Семка тоже решили податься к красным. Григорьев уже поправился и однажды сказал нам, что завтра уйдет искать своих.

Утром, когда мама пошла по воду, я надел чистую рубаху и новые лапти, натянул на голову картуз. Закинув за спину котомку, я сказал Анисье:

— Прощай, сестренка, ухожу далеко, иду сражаться с белыми.

Анисья смотрит на меня и молчит. Ничего-то она еще не понимает!

Поцеловал я сестренку, огляделся вокруг:

— Прощай, родной дом!

Тут я увидел в окно маму с ведрами и кинулся к двери. Пока мама подходила к воротам, я был уже за огородом.

Семка, как мы и условились, ждал меня на опушке леса.

Пришли мы с ним к шалашу — пусто! Григорьев ушел, не дождавшись нас. Семка скинул с себя котомку, повалился на солому и заплакал от обиды.

— Погоди реветь, — сказал я, — смотри-ка, на пеньке какая-то бумажка. — И я прочел, что было на ней написано крупными буквами: — «Не сердитесь, друзья, мне пора уходить. Вы ребята хорошие и смышленые, должны понять. Будьте здоровы, до новой встречи!»

Эта записка нас немного утешила. Было приятно, что Григорьев назвал нас друзьями. Если правду сказать, мы оба очень привязались к нему, и теперь, когда не стало его интересных рассказов, не стало тайны и опасности, мы заскучали.

Встанешь утром, подметешь избу, натаскаешь воды, повозишься с Анисьей. Потом придет Семка, притащит своего четырехлетнего братишку, поиграем во дворе. Тоска зеленая…

Но вот по деревне разнеслась весть: белые отступают! Обрывают телефонные провода, забирают лошадей и телеги. А через Валу мост сожгли.

Мужики стали прятать своих коняг, и мы с мамой спрятали своего пегаша за снопами в сарае.

Я поливал на огороде капусту, когда примчался Семка:

— Красные!

Мы бросились к воротам.

Серединой улицы строем шли красноармейцы. Жители радостно их приветствовали, мы, мальчишки, пристроились сзади и под музыку прошагали через всю деревню.

Потом я пошел домой — и Семка со мною. Глядим, у нас полна изба народу. Все в красноармейской форме, сидят за столом, а мама, веселая, подает им еду.

Мы смущенно остановились у порога, вдруг слышу:

— Сынок! Иди сюда!

Я бросился к отцу и повис у него на шее. Он крепко обнял меня, спросил:

— Как живешь?

— Хорошо. А ты?

— И я неплохо. Вот турнули Колчака из удмуртских лесов, скоро совсем свернем ему шею. Тогда заживем еще лучше. 

В это время один из красноармейцев вышел из-за стола.

— Дядя Ваня! — воскликнули мы с моим другом в один голос.

Григорьев пожал нам руки:

— Вот мы и свиделись, ребята! — Потом он сказал своим товарищам: — Эти мальчишки спасли мне жизнь.

И он рассказал, как мы выхаживали его в лесу.

Все слушали и смотрели на нас с добрыми улыбками.

Когда красноармейцы собрались уходить, Григорьев достал из вещевого мешка небольшую гармошку.

— Ребята, держите на память!

Прощаясь со мной, отец сказал:

— Помогай матери, сынок. Осенью пойдешь учиться в школу. Скоро прогоним всех врагов, начнем строить новую, счастливую жизнь. А для новой жизни нужны будут грамотные люди. — Он привлек к себе меня и Семку: — А за спасение нашего товарища спасибо.

Красноармейцы ушли. В деревне стало тихо.

Семка и я быстро выучились играть на гармошке. Часто соседи просили:

— Сыграйте-ка, ребята, на вашей красноармейской гармошке!

И мы никогда не отказывали, играли.

1952

Степан Широбоков НЕОБЫКНОВЕННАЯ РЫБАЛКА

Безоблачный летний вечер. Солнце вот-вот сядет. За хлебным полем серебрится Чепца. Вокруг тихо, ни ветерка.

По узкой извилистой тропинке через поле шагают к реке три друга: Петя, Володя и Коля. Высокая рожь скрывает их с головой, со стороны виднеются только три удилища.

Коля, самый маленький из друзей, идет последним. Чтобы не отставать от них, он часто-часто перебирает босыми ногами.

— Знаешь, Володя, какая рыбина у меня в прошлый раз клюнула! — говорит Коля. — Даже леска лопнула!

— Небось гнилая была, вот и лопнула, — подтрунивает над ним Володя.

— Как это гнилая? — возмущается Коля. — Хорошая была леска, почти новая.

— Ну, значит, за корягу зацепилась, тащить корягу — тут никакая леска не выдержит.

— При чем тут коряга? Да ты у Петьки спроси, он видел. Ну, скажи, скажи, Петька, ведь правда же: была рыбина килограммов на пять, не меньше? Скажи!

— Не пойманная не в счет, — отзывается Петя. — Вот поглядим, какую ты нынче поймаешь.

— Вот такую! Коля как можно шире разводит руки. — Может, сазан попадется.

— Хвались, хвались… Ерша или пескаря бы выудил — и то хорошо. А сазан тебя в реку утащит, ты вон какой маленький…

Тропинка вильнула раз, другой, и ребята вышли к реке, неподалеку от того места, где строили новый мост. Плотники уже разошлись по домам, возле свежеошкуренных бревен и штабелей досок виднелась одинокая фигура сторожа.

— Дедушка! — крикнул Петя и помахал рукой.

Василий Григорьевич, Петин дедушка, раньше был кузнецом. Но и теперь, состарившись, не хочет лежать на печи, трудится но мере сил. Годы и заботы посеребрили его бороду, глубокими морщинами изрезали лицо. Но веселый огонек в глазах молодит Василия Григорьевича.

Ребята очень любят старика. Он всегда смотрит на них с доброй улыбкой, охотно с ними разговаривает; летом помогает наладить удочки, зимой мастерит им лыжи и санки.