Дедушка, не спи! - [74]

Быть может, все сразу?

— Знаешь, Дэн, у каждого из нас есть шанс вернуться. — Рамилка глянул на меня с некоторой грустью. — И у меня тоже был, но я его упустил. И я сам в этом виноват. Согласен, прошлого не вернешь, но вдруг история повторится, и ты будешь думать, что делать, я хочу, чтобы ты знал. Бог дал человеку только одну жизнь, но если смерть приходит внезапно… иногда Бог дает второй шанс. И этот шанс — здесь.

Он махнул рукой в сторону моря. Сильная волна выплеснулась на берег, а вместе с ней — много-много ракушек. Мы отпрыгнули. Вода каплями попала на щиколотки, обжигая их. Днем море кипело.

— О чем ты говоришь? Какой шанс?

— Смотри. — Он задрал голову к солнцу. — Уже садится.

— Так быстро…

— Близится вечер и представление. Надо прибавить шагу, чтобы успеть.

Я был уверен, что под «представлением» подразумевается какой-то театральный этюд или футбольный матч. Пляж — превосходное место для таких событий. Но так как вокруг не было ни одного человека, мне показалось, что этот пляж потому и красив, потому что мертв.

— А как часто здесь проводятся представления?

— Иногда каждый день, иногда раз в неделю. Иногда еще реже. Это зависит не от нас.

— А от кого?

— Не знаю. Может быть, когда я в нем поучаствую, тебе отвечу. Но не сейчас. И не завтра, и не послезавтра.

— А когда?

— Когда мы встретимся… там. — Он бросил взгляд в пучину.

Раскаленный воздух дрожал на горизонте.

Тут я обратил внимание на то место, где был маленький остров, и не увидел ни следа. Огромное синее море вокруг, и только гребни волн белыми барашками стремились к горизонту.

Я шел за Рамилкой, а в голове повторялась неоконченная фраза.

«Море ненадолго отвлечется, и даст нам спокойно посмотреть представление». А что будет, если море заволнуется?

На первый взгляд, это был райский уголок, где сушу нельзя представить без воды, но чем дольше я шел, тем больше понимал, что своя суровость здесь присутствуют. Она просто скрыта. Будто я гость, а все остальные — хозяева, и, чтобы не оставить дурного представления о своем доме, они скрыли все самое черное за светлой стороной. Солнце садилось, и в душу закрадывалась тревога. Ангел на правом плече советовал остановиться. Внутренний голос вторил одно и то же: «Идут, идут, идут». Актеры уже готовы к представлению.

Рамилка глянул на солнце и ускорил шаг. Он изредка оборачивался, чтобы удостовериться, не отстал ли я. А солнце уже клонилось к лесу, и именно в этот момент с гор донесся гул. Тот самый леденящий гул, что я слышал в погребе и тоннеле.

Я уставился в направлении гор и увидел, как верхушки высоченных деревьев пришли в движение, а вслед за ними содрогнулась земля. Рамилка раскрыл рот от восхищения. Он указал туда, где деревья исчезали, будто кто-то прокладывал дорогу, попутно выдирая все торчащее из почвы.

— Идут, — прошептал он, и я, наконец, понял, кому принадлежал этот голос. — Идут!

Приближающийся гул казался мне линией, разрезающей небо. Он пронизывал пространство, как рев реактивного двигателя. Вокруг все остановилось. Ветер замер, воздух застыл, солнце повисло, едва касаясь горы, голубое небо куполом охватило берег. Свет больше не изменялся, и я мог видеть, как исчезающие верхушки деревьев подбираются к морю, и что теперь их отделяет от нас всего несколько десятков метров. Гул спустился с горы, и я услышал лязг железа и стоны. Земля дрожала. Я коснулся ладонями лица: жар исходил потоками, словно внутри меня кипел вулкан. По спине стекал пот, ноги подкашивались. Я замер, в ожидании представления.

— Идут! — Рамилка вытянул вверх руки, словно приветствуя атлетов перед стартом.

Деревья расступились, и на дорогу вышли… люди.

Мужчины и женщины, бабушки и дедушки, дети — они шли строем, закованные в цепи, которые висели у них на руках и ногах. Цепи были настолько тяжелые, что люди гнулись под их весом и стонали. Кто-то кричал. Кто-то молил Бога, чтобы он смилостивился над ним. Кто-то рыдал. Кто-то падал от слабости и тут же вставал, потому что короткая цепь впереди идущего тянула его за собой. Толпа шла, раскачиваясь, как надувной шатер, а стоны и мольбы содрогали воздух и землю. Стволы деревьев, что росли по бокам дороги, не давали людям сбиться с пути. Цепи лязгали, словно камнедробилки. Я закрыл глаза, чтобы не видеть этот ужас. Голова закружилась, и я не удержался на ногах.

«Они не хотят туда идти! Они не хотят!»

Шум не смолкал. Я убрал руки от лица и почувствовал, как теплые слезы потекли по щекам. Сквозь них я разглядел знакомую фигуру, шествующую с самого края толпы. Человек не стонал, но тяжесть цепей так сильно тянула его к земле, что он корчился от боли. На его лице я не видел страха. Он шел, словно глупец, не понимающий, что происходит. Растерянный взгляд метался по сторонам, и в какой-то момент он заметил меня и его рот раскрылся, будто он хотел что-то произнести. Я увидел, как шевелятся его губы и он замедляет свой ход. Но цепь натянулась и потащила его вперед — как раба, за которого уже уплатили деньги.

— Олег, — прошептал я. — Это же Олег!

— Да, — сказал Рамилка. — Сегодня его очередь.

Я смотрел ему вслед, пока его фигура не затерялась в толпе других узников. И тут море разверзлось. Волна поднялась такой высоты, что могла смыть с берега все пальмы. Гребень походил на пасть огромного змея, а по бокам от него исходили тысячи щупалец из ракушек, песка и воды.