Дедушка, не спи! - [24]

Я вернулся к канцелярии и приложил ухо к двери. Было тихо до тех пор, пока не щелкнул замок. Потом раздался едва уловимый шепот:

— Нет…

Я приоткрыл дверь и заглянул внутрь.

Горела лампа, и помещение пребывало в тускло-желтом сиянии. Мой взгляд плыл по вещам, и я словно входил в комнату, не решаясь переступить порог в реальности. Дверь открылась шире. Я увидел дедушкину ногу, упертую в ножку стола. Подобно тому, как Тупица-Макс смотрел в экран ДиВиДи плейера, дедушка смотрел перед собой.

Я вошел и притворил дверь.

Командир роты не пошевелился. Он сидел на полу, распухший и взъерошенный, будто только что слез мотоцикла. Форменный китель валялся под диваном. Белая рубашка, застегнутая всего на одну уцелевшую пуговицу, висела на нем, как на колхозном чучеле. Один ботинок лежал под столом, другой на столе. У меня сложилось впечатление, что дедушка кого-то сбивал им. Кого-то, в кого он хотел попасть еще папками с документами, старыми книгами и канцелярской утварью, включая переполненную окурками пепельницу.

— Забери его, — прохрипел дедушка трясущимися губами. — Забери их всех, только оставь меня в покое!

Он подергал ногой, сильнее упираясь в ножку стола.

— Чертов идол!!

Сперва, мне показалось, что он разговаривал с собственным ботинком. Но потому как трогательно и испуганно звучал его голос, я понял, что дело состояло в другом. Дедушка что-то видел перед собой, и этот объект вызывал в нем неимоверный ужас. Его руки сводило дрожью. А по шуму его дыхания я бы подумал, что кто-то бьет его палкой по спине.

— Дедушка? — я сделал шаг вперед.

Конечно, я подозревал, что он пьян. Напился до чертиков, из-за чего летал в галлюцинациях. Но некая осторожность побудила меня не полагаться на это мнение. И здесь я не ошибся. Дедушка был абсолютно трезв. Трезв от страха. Он сидел ко мне полу боком, и я видел, как по его лицу текут слезы. Он трясся, кусал губы, скоблил ногтями по полу, и все это происходило с неизменной деталью. Он не спускал глаз с одной точки.

Дедушка смотрел поверх ботинка, лежащего на столе, в то место, куда обращен каждый дневальный, заступающий в суточный наряд. Только сейчас за столом никто не сидел. Стул пустовал, как лысое дерево в период зимовья. Ботинок не двигался. Документы лежали мертвым грузом, и даже рассыпанный пепел на них застыл, как лед. Я уже подумал вернуть его в сознание, когда спинка стула начала перемещаться из стороны в сторону, словно кто-то ее толкал.

Дедушка выдохнул и застонал. Его руки уперлись в пол. Он отрицательно замахал головой и залепетал очередные мольбы.

— Дедушка, там никого нет, — прошептал я, и вдруг понял, что на меня он не обращает никакого внимания.

Он словно переместился в другую реальность. И если бы в эту комнату зашла вся рота, он бы никого не увидел. Он уставился в одну точку, потому что там кто-то был.

Я подошел к столу и выключил свет. Секунду тишину канцелярии нарушал лишь гул холодильника. Потом дедушка закричал.

Глава 9 История повторяется

В конце января выпал снег, с гор спустился сильный ветер и на несколько дней город погрузился в транспортный коллапс. Автобусы, троллейбусы и маршрутки, набитые пассажирами, стояли в пробках, а пешеходы, укутанные в теплые куртки, двигались по улицам парами, держа друг друга под руки, чтобы лишний раз не оказаться в кустах или на проезжей части. В Новороссийск пришла зима.

Когда город наполнялся ветром, утренние построения начинались с опозданий. И если ранее, кто не являлся на них, точно попадал в наряд, то теперь распорядок дня стал более снисходительным. Причиной тому послужила срочная госпитализация командира роты. Моего деда определили в больницу, а нам приставили другого командира — майора Плошника. Плошник был малость отстраненным от руководства человеком и к строгости своих курсантов не приучал. Как результат, часть роты вообще ему не подчинялась, другая только делала вид, что следует его указаниям.

Как-то раз я поднимался на свой этаж и попал на очень неприятный сюрприз. В семь утра весь личный состав роты был построен в холле перед начальником строевого отдела и заместителем нашего командира. Рота — около тридцати человек — стояла ко мне лицом, а офицеры спиной. Я остановился, раздумывая, стоит ли идти на рожон. По уставу академии весь личный состав, вне зависимости от места проживания, обязан находиться в казарме от отбоя до подъема. Того, кто нарушал устав ждало наказание. Какое? Последнее слово всегда оставалось за командиром роты. Но сейчас в казарме находилось более высокопоставленное лицо, и, как я подозревал, причина тому нашлась более чем серьезная. Ребята увидели меня и тайными знаками показали поворачивать назад. Я отступил к лестнице, и тут речь начальника строевого отдела прекратилась. Он обернулся, и заметил меня.

— Ты кто такой? — обратился он.

Отходить было некуда. Я понял, что вскрылся.

— Это мой, — ответил Плошник.

— Иди сюда, курсант, — повелел капитан третьего ранга.

Я зашел в холл и опустил глаза в пол. Я уже чувствовал себя наказанным, и смотреть в лицо начальнику не мог. Его образ был не столь суров и бездушен, как у моего деда, но приятного в нем было мало.