Дед Пыхто - [8]
— Нет, только подумать! Каких-то пятьдесят лет, и здесь будет сосновый бор! Очень люблю встречать утро в сосновом бору!
В это время Потапыч из пятой берлоги был уже сильно навеселе: он принимался то плясать барыню, то стращать самого себя: «Вот я тебе, Потапыч, сейчас дам! Ох, и дам! Ты меня уважаешь, Потапыч? Уважаешь? Смотри! В бараний рог скручу!», то начинал безудержно хохотать, хватаясь за живот: «Ой, умора! Ой. смехота! Ой, ой, вы посмотрите, смех то вокруг какой, смех-то!»
Наконец, Потапыч утомился, залез в берлогу, поудобнее устроился на словом лапнике и, чтобы убаюкать себя, запел потихоньку песню:
И вот Потапыч блаженно улыбнулся, с хрустом потянулся, затем захрапел, засвистел, зачмокал — заснул.
Пока Потапыч спит, следует сказать, что он еще в детстве, когда мама звала его Потапуней, пристрастился разорять муравейники. Подойдет к рыжему, колючему бугорку, запустит туда передние лапы и ждет, пока муравьи не обленит их. Потом аккуратненько оближет лапы, набьет полную пасть муравьями и стоит, жмурится от удовольствия: муравьи вкусные кисленькие — приятно, приятно пощипывает язык муравьиным спиртом. Один муравейник разорит, второй, третий, и, глядишь, уже в голове зашумело, петь охота, плясать. А к зрелым годам Потапычу, чтобы развеселиться, хватало одного муравейника, потому что стал Потапыч горьким муравьяницей, всегда ходил навеселе и сильно озорничал: прятался за дерево и караулил прохожих зверей, подкараулив, выскакивал со страшным криком: «Жизнь или кошелек!» — одна лосиха упала от этого крика в обморок и не могла прийти в себя три дня и три ночи, пока Главный медведь не распорядился сделать из смолы скипидар и поскипидарить лосихин нос — только тогда она очнулась и побежала к проголодавшимся лосятам. Также любил Потапыч забраться в чащу и оттуда кричать тонким, жалобным голоском: <Ой, спасите, ой, помираю! ОЙ, ой, ой! Аппендицит у меня, ангина, животик болит. Помогите бедной одинокой белочке! ОЙ, скорую помощь мне!» — Прибегали дюжие волки из скорой помощи с носилками, по, увидев медведя, поджимали хвосты, а он басом приказывал:
— А ну, серые, да белые, да эх, вороные! Несите меня в пятую берлогу, да живо! А не то… — Потапыч резво запрыгивал в носилки, и волки бежали к его берлоге и от обиды дружно подвывали:
Потапыч вздрагивал, трезвел ненадолго и ворчал:
— Осторожней, вы, черти серые. Забыли кого несете? Несите меня ласково, а не то…
В общем Потапыч позорил весь медвежий род, многочисленная родня и не признавала его за медведя, а считала его белой вороной, паршивой овцой, ложкой дегтя в бочке меда.
Пока Потапыч спал, берлогу его окружали родственники, те что поздоровее и покрепче. Окружали молча, осторожно, — ни одна ветка не хрустнула, ни один куст не качнулся. Медведи объяснялись жестами и время от времени перемигивались: две лапы вверх — значит стоп, остановиться; две лапы в сторону — значит ползи по-пластунски, — сороке, которая подглядывала за медведями, показалось даже, что они делают физзарядку. Кроме того, медведи перемигивались; правым глазом подмигнут — значит окружай справа, левым — слева. Наконец они окружили пятую берлогу так тесно, что стукнулись лбами, потихоньку цыкнули друг на друга и замерли, прислушиваясь: как там Потапыч? Спит или газетки читает? В это мгновение Потапыч захрапел гак сладко, так безмятежно, что один жалостливый медведь прошептал:
— Это просто бесчеловечно нарушать такой сон! — но его шепот никто не услышал, медведи переглянулись, перемигнулись и — раз! — раскидали крышу берлоги, скатанную из бревен и камней. Раскидали, раскатали, дружно вскрикнули:
— Навались! — и мигом скрутили Потапычу лапы свежими тальниковыми прутьями.
Потапыч открыл мутно-желтые глаза, хотел протереть их и понял, что связан.
— Братцы, за что? — хрипло спросил он.
— Не наша воля, Потапыч. Зла-то уж не держи. Понимать должен, — виновато ответили робкие медведи.
А радостные и кипучие закричали:
— За то! И за это! Не жди Лизавету!
— Какую Лизавету? — изумился Потапыч.
— Да это так, к слову пришлось, — объяснил рассудительный медведь. — Главный велел связать тебя и караулить. Боится он. Чужестранцы едут, а ты безобразничать будешь.
— Да он что, с ума сошел? — зарычал Потапыч. — Из-за каких-то африканцев родную кровь обижать? Да я, да я, яй, яй, яй! Знаешь, что я сделаю? — неожиданным шепотом спросил Потапыч. — Благим матом на всю тайгу орать буду.
— А мы тебе пасть репейником заткнем, — рассудительно заметил рассудительный медведь.
— Наклонись-ка, по секрету что-то скажу, — попросил его Потапыч.
Рассудительный медведь наклонился, Потапыч изловчился и укусил его за ухо.
— Вот тебе за репейник!
Рассудительный медведь хотел поколотить Потапыча, но тот закричал:
— Чур, лежачего не бить!
— Ладно, не буду! Но запомню-ю… Лучше не попадайся в темном месте, в темный час! — Рассудительный медведь пошел от берлоги, за ним пошли и другие, лишь Мишка и Мишаня, назначенные караульщиками, остались у берлоги, уселись на пеньки, достали карты и стали играть в подкидного дурака. Потапыч спросил:
