Дед Пыхто - [31]
— Ни за что!
— Сейчас узнаешь дедушку Пыхто! — Он прошелся по Мулиным ребрышкам шерстяными пальцами. Муля-выбражуля на дулась от смеха, побагровела, но не захохотала.
Дед Пыхто выхватил из-за пояса маленькую щекоталку — деревянную рукоять с заячьим хвостом на конце. Причесал хвост, подул на него и, высунув язык от старания, бережно пощекотал Мули-выбражулины ребрышки.
Она фыркнула, из носа вдруг выскочил зеленый пузырь.
— Не-е-хе-хе-от! Не-е… ахха-ха!
— То-то же! — Дед Пыхто довольно подкрутил усы, поддернул штаны и, уже потный, запыхавшийся, подошел к лентяям.
— Я здесь случайно! — Сказал Сашка Деревяшкин. — Я хоть кто, только не лентяй. Вот посмотрите: у меня руки в мозолях. И вообще, руки у меня золотые: хоть рогатку, хоть скворечник — для меня раз плюнуть.
— А на языке у тебя мозолей нет?
— Нет.
— Покажи.
Сашка высунул язык.
— Ах, ты еще и дразнишь меня!? Старому человеку язык показываешь?
— Вы же сами велели!
— Ах, ты еще пререкаться! Зубатиться? Забыл, где находишься?
— Да не боюсь я вашей щекотки!
— Врешь!
— Хоть пятки щекотайте. Приятно и сразу дремать охота. Я часто сам себе пятки щекочу.
— Экой хвастун! Напущу-ка главный щекотун. — Дед Пыхто хлопнул в ладоши. — Подать главную щекоталку!
Пыхтята притащили обыкновенную скалку, обклеенную гусиными перьями. Дед Пыхто раскрутил ее меж ладоней, весело заверещал:
— А мы тебя по пузичку, по пузичку? — Гусиные перья легонько коснулись Сашкиного живота — живот вздрогнул и покрылся гусиной кожей.
— A-а! Прохватило! — Дед Пыхто еще сильнее раскрутил скалку — перья только посвистывали. Сашкин живот затрясся, и из Сашкиного горла вырвалось ленивое:
— Хо-хо-хо!
— Вот она, лень-то, смехом проступила! — закричал дед Пыхто. — Смеяться лень — и ночь, и день, живешь, как пень! За-ще-кочу, кочу-кочу!
Сашка стал вскрикивать:
— О-хо-хо! О-хо-хо! О-хо-хо-хо-хо-хо!
Дед Пыхто вернулся на крыльцо и, краснея от натуги, закричал:
— А, ну, давай, давай! Сильней перевоспитывай!
Замелькали задумчивые, грустные мордочки Семерых пыхтят, розовые их ладошки, желтенькие рожки — пыхтята жалели и врунов, и лентяев, и упрямцев, и если бы дед Пыхто не присматривал за ними, они бы щекотали, спустя рукава своих полосатеньких рубашек. Но дед Пыхто присматривал, покрякивал, притопывал, покрикивал, и пыхтята работали в поте лица. Засучив рукава, щекотали и щекотали.
— И-хи-хи! — заливались врунишки.
— Кех-кех-кех! — захлебывались упрямцы.
— О-хо-хо-хо! — грохотали лентяи.
Дед Пыхто отдохнул, остыл, выкурил трубочку и тут заметил, что у многих девчонок и мальчишек на глазах выступили слезы. Раньше он не собирал детские слезы, но пока сидел без работы, придумал впредь собирать их в бутылочки и копить в подполье. Для чего он собирался копить слезы, дед Пыхто не ответил бы, но смутными своими, дремучими мозгами рассудил: пригодятся, ой, пригодятся слезы. Никто ими не дорожит, льют понапрасну, а, может, потом кто-то и спохватится, пожалеет. Да не вернуть горячих, не вернуть соленых. Глядь, а у деда Пыхто полный подпол слез.
Бутылочки у него уже были приготовлены, стояли под крыльцом, теперь он их достал, обмахнул пыль и пошел собирать слезы. Почему-то у мальчишек и девчонок они скапливались на верхней губе — дед Пыхто приставлял к губам горлышки и очень быстро наполнил бутылочки. Сразу же наклеивал бумажки: «Слезы девочки Алены, 8 лет, чистые, как стеклышко», «Слезы Вовы Митрина, 9 лет, с запахом ванили», «Сашка Деревяшкин, 8 лет. слез кот наплакал», «Девочка Катя, по прозвищу Муля-выбражуля, 9 лет, запах духов. Щеки она, что ли, ими мажет?»
Собрав слезы, запечатав в бутылочки и спрятав их в подпол, дед Пыхто обошел ребят. Время от времени грозно спрашивал:
— Щекотно или манно?
— Ы! Ы! Ы… А-а-ем! — отвечали ребята, то есть они хотели ответить: «Не понимаем», но мешал смех.
— Выбирайте: дальше вас щекотать или манную кашу будете есть?
— A-а! Анну! Ю!
— Кушайте на здоровье! Но кто ложку опустит, тому снова — щекотун! — Дед Пыхто зевнул. — Пойду прилягу малость. Смотрите мне, не жульничать! Жевать без передыха! А то еще хуже будет! — дед Пыхто кивнул на отпертую дверь: в проем видна была печка и на печке Пыхт Пыхтович. Он молча лежал и шевелил грязными пальцами босых ног. Вроде ничего особенного не делал, а смотреть на него было страшно.
Косясь на печку с Пыхт Пыхтовичем, мальчики и девочки принялись уплетать манную кашу за обе щеки: сначала — за левую, потом — за правую. В ведерках не убывало: пыхтятки подкладывали и подкладывали. Вова Митрин шепнул Алене:
— Не могу больше. Скоро из ушей полезет.
— И я смотреть не могу. А ведь я любила манную кашу и всегда удивлялась, почему мама с папой морщатся, когда я ее ем. Наверное, когда они были маленькими, объелись вот здесь же и с тех пор ненавидят.
Вова Митрин зажал уши и закричал:
— Щекотайте меня! Умоляю! От каши совсем умираю!
Остальные ребята как по команде бросили ложки. Их опять щекотали, от смеха каша в животе утряслась, и снова ребята брались за ложки. Наконец, на крыльцо вышел заспанный дед Пыхто.
— Сеанс окончен. Разойдись до следующего! Врунам прописываю три сеанса, упрямцам — тоже три, лентяям — пять. Потом скатертью дорога! На все четыре стороны. Вы будете лучшими ребятишками в мире. Лучше девочки Насти. А теперь — спать.
