Дед Пыхто - [20]

— Ох, и достанется мне! — Сашка Деревяшкин глаза зажмурил и головой потряс, представив, как ему достанется. — В магазин не сходил, сестренку из садика не взял, пол не вымыл! Ой-о ой! Горе мне! — Он вырвал из макушки несколько волосков, чтобы привыкать к боли постепенно — что дома будет больно, он не сомневался.

— Вовка! Снимай ремень, — обратился он к Вове Митрину. — И пару раз мне врежь. Уж привыкать так привыкать.

Вова Митрин быстренько снял ремень, и, надо сказать, сделал это с удовольствием: характер у него был мягкий, робкий, расплывчатый, и все-таки он завидовал, что верховодит среди ребят Сашка Деревяшкин. «Сейчас узнает, как выделяться!» — подумал Вова Митрин и взмахнул ремнем.

— Да сильней ты! Гладишь, а не бьешь! — крикнул Сашка. — У отца рука тяжелая. Разве он так будет? Бей, не жалей, Вовка!

Вовка Митрин из всех сил стегнул. И раз, и другой, и третий, и четвертый.

— Стой, стой! Ты чего разошелся! Я два раза просил. Давай сюда ремень! Поворачивайся. Остальное тебе верну: мне чужих не надо.

— Нет, я решительно против. — Вова Митрин отдышался, гордо выпрямился. — Меня никогда не наказывают ремнем.

— А что? Прямо ладонью?

— Нет. Папа берет меня сначала за правое ухо и говорит: «А вот мы тебя за ушко да на солнышко!», потом за левое: «Вот мы тебя выведем на чистую воду!» и отправляет в угол.

— Больно берет?

— Уши огнем пылают и кажутся крыльями. Вот-вот взлечу.

— Ревешь?

— Конечно, нет! Две-три слезинки и то потому, что жалко папу. Он очень раскаивается. Прямо-таки мучится, что надрал мне уши. Пыхтит, краснеет, хватается за сердце, таблетки глотает. И бормочет про себя: «Лучше бы этот мальчишка был сыном более спокойного человека».

— Сегодня надерет?

— Должен. Он черничное варенье очень любит. Сам ягоды собирал. А я последнюю банку унес, — Вова Митрин побледнел, вздохнул, впервые за день поняв, какой он ужасный мальчик. — Без спросу. — И опять характер у него стал робким, мягким, расплывчатым.

— Все ясно, Вовка. Давай должок верну. Сначала дерну за правое, потом за левое.

— Давай, — согласился Вова Митрин. Уши у него побледнели, напряглись, развесились чуть в стороны, чтобы удобнее было дергать.

Девочка Алена отвернулась — жалко, очень жалко Вовины уши и самого Вову очень жалко.

— Вот потрогайте, потрогайте! — с некоторой гордостью предложил Вова Митрин, когда Сашка Деревяшкин надрал ему уши.

К ним, действительно, невозможно было прикоснуться — обжигали, как угли.

Алена сказала:

— Не расстраивайтесь, мальчики. Не переживайте. Меня тоже наказывают. Вот сегодня Сашка нашел меня в углу. Мама под горячую руку иногда может и всыпать. Рукой, конечно, а не ремнем. Если же у папы рука горячеет, он прячет ее в карманы, потому что считает: девочку и пальцем трогать нельзя. — Так утешала Алена Вову Митрина и Сашку Деревяшкина, а про себя радовалась: уж сегодня-то ее не накажут, не за что. Утром от стояла свое, а к вечеру не накопила еще никаких проделок.

— И меня только в угол ставят, — сказала Муля-выбражуля. — И сегодня поставят. Петюля не накормила, молока не купила кашу не сварила — вот такая ужасная нянька!

— Да, — вздохнул Вова Митрин. — Скучно в углу стоять очень. Неужели нельзя в углу какой ни будь интерес найти?

— Можно, — ответила Алена. — Придумывай сказки и не заметишь, как время пролетит.

— А про что сказки то?

— Я, например, про зверей придумываю. Ты можешь про птиц или про насекомых.

— А про людей можно?

— Наверно, можно. Только неинтересно. Ну, какие с ними сказки случаются? В любых сказках все звери делают, а человек остается человеком.

— Договорились, ребята! — крикнул Сашка Деревяшкин. — Нас накажут, а мы — сказки сочинять. Не ныть, не хныкать, прощения раньше времени не просить. Знаю я их. Быстро начнут жалеть и раскаиваться.

— Кто начнет жалеть?

— Родители, конечно. Если наказание переносишь молча и послушно, они вскоре начинают раскаиваться: нехорошо, мол, нам, взрослым и большим, так мучить детей.

— Извини, Саша, — перебила его девочка Настя. — Но я ее смогу сочинить сказку. Меня никогда не наказывают.

— Как?! — хором закричали ребята и замерли, остолбенели на месте.

— Очень просто. Меня не за что наказывать. Я никогда не поступаю плохо, я поступаю только хорошо. Сама не знаю, как это у меня получается,

— Не может быть!!! — чуть не задохнулись от удивления ребята. — Ни разу плохо?!

— Да, ни разу. Я — отличница, очень послушная, по дому помогаю, никогда не грублю и не лгу, всегда опрятна и аккуратна, умею шить, гладить, стирать, варить обед, я — староста класса, и у меня еще двадцать других нагрузок. Кроме того, я помогаю Васе рыжему подтянуться по физкультуре. Он — отстающий, и после уроков мы прыгаем с ним в длину. Не подумайте, пожалуйста, что я хвастаюсь. Я в самом деле такая.

— Откуда ты, прелестное дитя? — опомнившись от удивления, деловито поинтересовался Вова Митрин.

— Такая уродилась.

Сашка Деревяшкин поднял руку.

— Внимание! Я не договорил. Так вот. Когда родители раскаются, надо нам всем к ним подлизаться.

— Как?

— Подходить и лизать щеку языком.

— А если мой папа будет бриться и будет намыленный?

— Ладошкой мыло сотри и лизни. Когда мы подлижемся, их сердца растают как воск. Тогда можно просить о чем угодно. И мы попросим разрешения разобрать зверей по домам. Ясно?