Дебюсси - [55]

Это дело Метерлинк так просто не оставил. В середине февраля он обратился с жалобой в Общество по соблюдению авторских прав, требуя запретить постановку оперы, поскольку Жоржетта Леблан была отстранена от участия в спектакле под предлогом, что он не подписал официального разрешения. Автор текста оперы утверждал, что согласился на постановку лишь при условии, что в ней примет участие его подруга. Но в октябре 1895 года Метерлинк в письме Дебюсси все же предоставил ему полную свободу действий и заявил, что не живет с певицей… Однако потом передумал. В итоге, вместо того чтобы дождаться решения Общества авторских прав, Метерлинк опубликовал 14 апреля 1902 года в газете «Фигаро» открытое письмо Дебюсси и Карре, которые, по его мнению, не признавали «самое законное из всех прав», поскольку отказались взять на роль Мелизанды исполнительницу согласно его выбору. В заключение он писал: «Опера “Пеллеас и Мелизанда”, о которой идет речь, стала мне чужой, я испытываю к ней почти враждебные чувства. Она поставлена вне всякого контроля с моей стороны как автора. Я дошел до того, что желаю, чтобы опера провалилась, и как можно скорее». По свидетельству Октава Мирбо[104], друга Метерлинка, в тот момент это был «человек, одержимый злым гением одной женщины». (Из письма Альберу Карре от 18 апреля 1902 года.) Альбер Карре заявил, что ответит на открытое письмо Метерлинка только после премьеры оперы. Пресса была в основном на стороне театра и Дебюсси и не поддержала драматурга. По мнению журналистов, он не мог быть музыкальным критиком и не имел права выбирать исполнителей для оперных партий. Это была первая полемика в печати за две недели до генеральной репетиции.

В апреле Дебюсси нашел подходящую трибуну, чтобы рассказать о своем проекте: он дал интервью Луи Шнейдеру для журнала «Revue d’histoire et de critique musicale»:

«Клод Дебюсси, которого я вызвал на разговор и которому дал возможность высказаться, гордится тем, что не придерживается никакой музыкальной системы. Он даже не знает, что таковая существует. По его мнению, теории рождаются только во время создания произведений.

Автор “Пеллеаса и Мелизанды” захотел выступить против влияния Вагнера, поскольку считает его губительным для музыкального творчества. По его мнению, это влияние перегружает и обедняет музыку и, в частности, ничего не доказывает…

Господин Дебюсси отказывается от преобладающего в настоящее время лирического жанра, поскольку в жизни нет места лирике. Лирическое настроение возникает лишь в определенные судьбоносные моменты».

Однако, по мнению отдельных критиков, Дебюсси удалось сочинить настоящий шедевр в духе Вагнера… в собственном стиле. «Я никогда так хорошо не понимал, что подразумевается под “вагнеровской” теорией до того момента, когда впервые прослушал “Пеллеаса и Мелизанду”. Редко, а может, и никогда до этого я не испытывал такого эмоционального потрясения, которое у меня вызвал столь тонкий и адекватный союз музыки и слова. В “Пеллеасе и Мелизанде” композитор использовал все возможности лейтмотива, но сделал это по-своему, на свой лад, чрезвычайно легко, деликатно, тонко», — писал один из критиков в июне 1902 года.

Вместо того чтобы устанавливать лейтмотив для каждого персонажа, как это делал автор «Тристана и Изольды», Дебюсси пошел другим путем, сочинив мелодии для каждого действующего лица оперы в соответствии с теми чувствами, которые он переживал в этот момент. Ромен Роллан дает следующее определение особой архитектуре «Пеллеаса и Мелизанды»: «Он рисует музыкальные картины, каждая из которых соответствует моментному и нюансированному состоянию души».

Генеральная репетиция оперы состоялась 28 апреля. На нее собрался весь Париж. Она проходила в весьма накаленной атмосфере, как свидетельствовали присутствовавшие на репетиции Андре Мессаже и Анри Бюссе, ставший дирижером оперного оркестра, после того как Мессаже уехал в Лондон. Дебюсси пригласил на репетицию своих друзей Луиса, Сати, Робера Годе. Однако их присутствие не помогло избежать насмешливых возгласов и свиста, связанных большей частью с текстом… Метерлинка!

«Распространившиеся ранее слухи отнюдь не способствовали благожелательному прослушиванию оперы. Программа, которую раздавали при входе в театр, содержала пародийный и юмористический анализ пьесы. Занавес был поднят перед развеселившейся и готовой посмеяться публикой. Тем не менее первый акт прошел в относительно спокойной обстановке. Несмотря на то, что в зале ощущались нервозность и враждебность, какое-то время соблюдалась тишина. И лишь во второй картине второго акта после реплики Мелизанды: “Я так несчастна!” — в зале грянула буря. Все, кто только ждал случая, чтобы продемонстрировать свое враждебное отношение к постановке, в качестве предлога использовали авторский текст и подняли шум, заглушавший музыку. Я обратил внимание на сидевшую в первом ряду с правой стороны от меня очень полную даму, принадлежавшую к околотеатральным кругам. Постоянная посетительница всех генеральных репетиций, она отличалась особенно отталкивающей внешностью и большой недоброжелательностью. Женщина начала громко возмущаться. Она была похожа на раскудахтавшуюся курицу на насесте. Словно сейчас вижу картину: толстуха переваливается с боку на бок в кресле, как шлюпка во время грозы, поднимает вверх свои короткие жирные руки и кричит: “О! Боже мой… боже мой… Умру со смеху! Довольно!.. Хватит!..”