Дебри - [52]

Фельдшер все время повторял ему, что нужно лечь. Лейтенант говорил, что не может и что ему почти не больно.

Лейтенант говорил и говорил. Видимо, не мог остановиться. Он постоянно прерывал себя, спрашивая, умрет ли черный сукин сын. И непременно указывал на темнокожего кавалериста, чтобы не возникало сомнений, кого он имеет в виду. Фельдшер отвечал, что негр выживет, если удастся остановить кровотечение.

— Умрет, черный сукин сын, как пить дать умрет, — спорил его лейтенант. — Просто мне назло. Он и жизнь-то мне спас, только чтобы досадить, и теперь назло умрет.

Лейтенант продолжал говорить, что этот человек умрет. Он не мог остановиться. А пока говорил, непрерывно поглаживал бинт на левой руке, как будто от безмерной нежности.

Он без конца повторял, что не хотел командовать черными. Что согласился только из-за того, что других ему не давали. Ему отказывали трижды, и тогда он сдался и согласился взять под свое командование отряд чернокожих, и теперь черный сукин сын спас ему жизнь.

Его, лейтенанта, ранили, говорил он, как раз у брода. Они наскочили на патруль южан, и им пришлось удирать. Его сбили с лошади уже на берегу. И сукин сын — ох, этот распроклятый черный сукин сын — он повернул назад с середины реки и подобрал его. Они перебрались на другой берег. Потом черного сукиного сына тоже ранили. Но он ни словом не обмолвился, что ранен. Даже не охнул. Лейтенант клялся, что даже не догадывался, что черный сукин сын ранен. Тот ухватил его одной рукой, накрыл собою и пришпорил коня под летящими пулями. Южане не стали их преследовать.

— Он умрет? — спрашивал лейтенант. — Черный сукин сын умрет? — Голос у него был высокий и жалобный.

— Вам лучше лечь, — сказал фельдшер. — Я приказываю вам лечь.

Черный сукин сын умрет, убедительно говорил лейтенант. Он даже не понял, что черный сукин сын ранен. Пока на него не закапала кровь. По нему потекла кровь, и он решил, что это его собственная кровь. Решил, что это он истекает кровью и умирает. Пока черный сукин сын не выпустил его, и он свалился с лошади, и ругал того последними словами. А потом черный сукин сын тоже сполз с лошади и остался лежать на земле.

Теперь он умирает. Назло ему.

— Ложитесь, — сказал фельдшер.

Лейтенант встал на ноги, его шатало. Ну кто, черт возьми, спрашивал он, кто захочет командовать племенем вшивых каннибалов с кучерявой шерстью и сальным подбородком? Он стоял, бледный, в поту, и покачивался. Он спрашивал у всех присутствующих, просил ли он каких-нибудь негров спасать ему жизнь. И вдруг перестал шататься. Взгляд его остановился на лице Моиса.

Моис на него, однако, ни разу не взглянул. Он не обращал на него внимания. Он не отрывал глаз от человека, лежащего на столе молчаливо, как камень, на человека, из которого не переставая текла кровь.

Лейтенант остановил взгляд на Моисе. Невежливость Моиса разозлила его.

— Ты... ты, черный сукин сын, — обратился лейтенант к Моису, — а ну смотри на меня... просил ли я когда-нибудь тебя или какого другого черного сукиного сына спасать...

Моис обернулся. Моис смотрел на раненого лейтенанта. Его словно зачаровало это бледное, влажное от пота лицо.

— Ты... ты... — прошептал лейтенант, — да ты же... ты же Моис, Моис Крофорд! Да, и ты...

Он уставился на Моиса. Губы негра шевелились, но не издавали ни звука. Было очевидно, что они пытаются произнести какой-то звук, но не могут. Они могли воспроизвести форму звука, но не сам звук. Звук, который губы никак не могли воспроизвести, был "нет".

— Да, — сказал лейтенант, — и ты бежал, и...

— Сынок, — раздался голос.

Адам обернулся. Это был голос Джедина Хоксворта. Джед сделал шаг к лейтенанту.

— Послушай, сынок, — говорил он, — ты серьезно ранен. Лучше тебе присесть. Этот негр — это мой негр. Он со мной уже три года. Его зовут Толбат. Он бежал из Северной Каролины.

Лейтенант шатаясь, поглаживал бинт.

Джед повернулся к Моису:

— Иди отсюда. Что ты вообще тут делаешь?

— Дасэр, — сказал Моис и растворился, как тень.

Подошел хирург, тронул лейтенанта за правое плечо. И когда лейтенант оглянулся, хирург медленно покачал головой.

Лейтенант рухнул на табурет, как подкошенный, и вдруг зарыдал. В промежутках между всхлипываниями он объяснял, что никогда не просил никакого негра спасать ему жизнь.

Джедин Хоксворт исчез. Адам целую минуту смотрел, как раненый плачет. Он не мог оторвать от него глаз.

Потом побрел дальше. Он дотащился до леса и вошел под кроны деревьев. Он попытался молиться. Даже встал на колени. Но не смог вымолвить ни слова. Он не знал, какими словами нужно просить, чтобы ему самому никогда не пришлось сидеть вот так на табурете под яркой лампой и постыдно всхлипывать на глазах у любопытной публики.

Больше пойти ему было некуда. Но как он сможет лежать в темноте в одной комнате с этим человеком и его стыдом? Двойным стыдом — потому что спас его от позора не кто иной, как Джедин Хоксворт. Он подумал, как будет лежать в хижине, где стыд клубится в темноте, как туман.

Но не было места, куда бы он мог ещё пойти. Не было в целом мире. Поэтому он вернулся, и вошел.

Там Джед Хоксворт говорил: