Даже не ошибка - [15]
Я перестаю слушать, уставившись на цифры.
Да знаю я, что такое процентили. Знаю, что они означают.
Несколько недель результаты тестирования пролежали на обеденном столе. Я даже не заглянул в них снова. Наконец я собрал все бумаги и решил расчистить для них место в старом деревянном шкафу, в ящики которого мы всегда небрежно складировали толстые конверты с фотографиями. Перебираю наши домашние снимки: Морган, одетый в пижаму, стучит в барабаны; Морган в костюме тигра; Морган сидит в своей красной машине; вот он поливает сам себя из зеленого садового шланга; поет что-то, играя на пианино. Вкладываю снимки в зеленый прозрачный фотоальбомчик, который я обычно беру в поездки.
Дженнифер, проходя мимо, останавливается около меня.
— Мне вот эта нравится, та, что наверху, — говорит она и идет дальше, в кухню. На фотографии я щекочу хихикающего от удовольствия Моргана.
— Мне тоже, — я вкладываю ее в альбом. — Не знаю. Надо ли мне уезжать?
Она достает сахар, приступая к выпечке:
— Дорогой, сейчас уже такси приедет.
— Чувствую, не годится сейчас мне отправляться в исследовательскую поездку. Я имею в виду, из-за всего этого.
— Ты же спланировал ее еще несколько месяцев назад. Мы ведь тогда не знали.
— Да.
Она вытирает руки и обнимает меня, перегнувшись через стул.
— Надо ехать. Серьезно. Здесь Марк, в конце концов. Мы справимся. Только неделя.
Я смотрю на мой единственный рюкзачок, ожидающий у двери. Он набит одеждой и моими записями и готов уже к бессонному рейсу из Портланда.
— Знаю, — говорю я наконец. — Ты права.
В дом врывается Морган, вслед за ним входит и Марк.
— Как погуляли?
— Кормили уток в парке, — рассказывает Марк. — А потом он попытался к ним в пруду присоединиться.
— Ого!
Морган забирается ко мне на колени и рассматривает блестящие страницы фотоальбома. Затем ведет мой палец к одной из фотографий.
— Это ты, Морган. Ты здесь разворачиваешь свой подарок на день рождения.
Он ведет мой палец к другому снимку.
— Здесь тоже ты! Морган и папа читают книгу.
Он, как отпущенная пружина, срывается с моих колен и прыгает на стул у компьютера, где на «паузе» остановлена игра. Вернув ее к жизни нажатием мышки, он сосредотачивается на ней. Но вдруг отвлекается — надо сдвинуть стул в одну сторону, потом в другую, потом снова обратно. Я наблюдаю, как он подтаскивает один стул, потом еще один от обеденного стола к своему компьютеру, а для полной гармонии добавляет маленькую подставку для ног. Все это он выстраивает в линию перед компьютером и начинает в восторге прыгать туда-сюда, с одного стула на другой, не прекращая заниматься своей игрой.
С улицы раздается неизбежный сигнал такси. Я обнимаю его и пытаюсь, ухватив за подбородок, повернуть его голову:
— Морган… Морган?
Он пялится в экран.
— Морган. Посмотри на папу, дружок. Морган… Мор-ган?
Взгляд скользит надо мной.
— Ты мой мальчишка. Ты мой маленький мужичок. Я тебя люблю.
Он приваливается ко мне без слов и, удовлетворившись, продолжает играть. Когда я выхожу за дверь, он по-прежнему весь в своем компьютере. Моего ухода он не замечает.
— Билет туда и обратно до Беркхамстеда, пожалуйста.
— Что, простите? — переспрашивает кассирша.
— Туда… — стоп, стоп. Я забыл, где нахожусь. — Билет до Беркхамстеда с возвращением сегодня[18].
— Восемь фунтов десять.
Я достаю деньги, и вместе с кошельком из кармана на свет извлекается множество бумажек, обретенных мною этим утром: билеты на метро, написанный на клочке адрес и время встречи, входной билет в Кенсингтонский дворец, где я проигнорировал советы аудиогида и, обгоняя толпы туристов и пробегая одну барочную комнату за другой, надолго остановился у портрета на лестнице.
— Ваши фунт девяносто, — она протягивает мне билет и монеты. — Следующий поезд в час ноль три.
Пытаюсь уложить все обратно в карманы.
— Спасибо, — я забираю свою «Гардиан» с самолетными конфетками и начинаю протискиваться к поезду по коридору, выложенному белым кафелем. В Викторианские времена станция Юстон была великолепна, с массивной дорической аркой на входе; все это было снесено в 1960-е годы ради современной бетонной конструкции. Прогресс.
Поезд не спеша вывозит меня за пределы Лондона, лениво погромыхивая по эстакадам добрых сорок минут. Но вот, наконец, он неторопливо едет дальше, оставив меня на маленькой платформе. Идти пешком от станции — не менее получаса, так что я закидываю рюкзак за плечи и отправляюсь в путь.
Солнце припекает, мартовский ветерок дует через живые изгороди, редкие машины проезжают мимо меня по «неправильной» стороне дороги. Где-то далеко позади грохочет железная дорога Лондон-Бирмингем. Дорога начинает спускаться вниз, и я роюсь в рюкзаке: нет, воды у меня нет. Ну и ладно — буду дальше шаркать по галечной дорожке. Городские строения постепенно редеют, над дорожкой склоняются деревья.
Знак на старом доме впереди, на очередном повороте дороги, гласит: «Монтагью Пьяное». Я внимательно прислушиваюсь, ожидая услышать, как кто-то наигрывает что-нибудь из Элтона Джона или другие популярные мелодии, — но нет, ничего. В доме не раздается ни звука, движения тоже нет. Только ветер. Так-так, я сейчас в Норт-Черч, Северной церкви — маленькой деревушке, отделившейся от Беркхамстеда. Тихое место, особенно в среду после полудня. Я останавливаюсь и оглядываюсь. Как же это место выглядело тогда?
