ДАзайнеры - [57]

Хьюман кашлянул и решил рискнуть:

– Да, вы правы в своих рассуждениях. Действительно, невозможно покорить природу, не подчинившись ей. Но к вопросу о познании: ощущение господства над миром, которое дает нам наличие разума, довольно иллюзорно. Рацио дает нам возможность лишь измерить природные процессы, затем обобщить случайные наблюдения, но эти данные могут претендовать на истинность до тех пор, пока не встретится противоположный пример. Истинное же толкование бытия природы, да и человеческого бытия не ограничивается рациональным познанием. Но это тема уже другой лекции.

Хьюман остался доволен собой и тем, какое впечатление он произвел на слушателей. Через несколько секунд зал опустел. Хьюмана обеспокоило то, что не последовало следующего перемещения. Он недоумевал, так как считал, что прошел тест благополучно. Тут он услышал шаги. В зал вернулся одни из студентов, принимавших участие в дискуссии:

– Господин профессор, я хотел спросить, вы прочитали мою работу?

Хьюман растерялся и промямлил:

– Н-да, разумеется.

– Могу я забрать конспект? – оживился студент.

– Конечно, конечно, – неуверенно бормотал Хьюман.

Студент подошел к кафедре и начал собирать лежащие на ней страницы. Когда все листы были собраны, он вопрошающе взглянул на Хьюмана. Тот в замешательстве выдавил:

– Да, довольно интересно.

Хьюман хотел этим ограничиться, но студент воспринял его слова как начало длинной тирады – он присел на скамью и разложил конспекты перед собой. Тогда Хьюман решил выйти из положения:

– Вы знаете, я думаю, что это долгий разговор. Я предлагаю перенести его на другое время. Но в целом я хотел бы отметить, что ваша работа могла бы произвести фурор в научном мире. Важно то, что у вас есть свой стиль, хотя бы стремление к нему… (общие слова, которые обычно говорили при критике чьих-либо работ в школе, Хьюман решил их вставить для пущей важности). И вдруг, к своему удивлению, не успел он договорить последнюю фразу, как ужасный грохот оглушил его, и он открыл глаза в другом временном пространстве.

На этот раз Хьюман оказался в помещении, чем-то напоминавшем современные кафе: стойка бара, небольшая сцена, столики, обитые полотном стены и обильные клубы дыма от многочисленных сигар. На сцене разместился оркестр: огромный чернокожий за ударной установкой, банджист и интеллигентный трубач – оба белые. Пианист сидел в углу спиной к залу. Публика была самой разной: от шляпок и боа, обесцвеченных кудрей и золотых часовых цепочек, глубоких декольте и шелковых кашне до поношенных холстяных, широких штанин и дешевого рома. Разноцветный сброд шумел и посвистывал, вызывая кого-то на сцену. Через некоторое время из-за занавески появилась грузная яркая негритянка в серебристом обтягивающем наряде. Она подплыла к микрофону и, обхватив его двумя руками, издала густой бархатный стон-вопль, который длился целую вечность. Толпа завизжала от восторга. Певица закрыла глаза и, щелкнув пальцами, привела в движение музыкальные силы барабанов, банджо, трубы и фортепиано, и синкопированные звуки залили небольшое помещение. Вокалистка, не открывая глаз, вклинивала свой то пронзительно высокий, то глубоко низкий голос, идущий как будто из самых недр первобытной мистики ее родины, в ритмично текущий поток композиции. Гармония звуков заполонила присутствующих и, казалось, что все собрание дышало и билось в унисон задаваемому ударником такту. В гипнотическом экстазе примадонна, качая объемными бедрами, поплыла в направлении зала. Она мягко ступила с небольшого возвышения и, к удивлению Хьюмана, стала медленно приближаться к его столику. Не доходя несколько шагов и продолжая ритмично двигаться, она протянула ему руку и зовущим движением пригласила на сцену. Хьюман в недоумении не шевелился. Публика, очевидно, угадав желание певицы, бурно поддержала ее требование. Хьюман, смутившись, стал подниматься со своего места. Тут он заметил, что на стуле рядом с ним лежал футляр, очень похожий на тот, с которым он ходил в детстве в музыкальную школу. Хьюман, забыв на короткое время о происходящем, с трепетом взял футляр на колени и открыл его. Он бережно коснулся рукой желтой латунной трубки и с нежностью погладил сверкающие клапаны изогнутого духового инструмента. Очнувшись от нахлынувшего чувства несбывшейся детской мечты, он обнаружил, что публика с неистовством приветствовала его. Тогда он взял в руки инструмент, встал и в полусознательном состоянии поднялся вместе с негритянкой на сцену.

Когда Хьюман поднес к губам мундштук, толпа разразилась новым всплеском эмоций. Джаз-бэнд продолжал задавать ритм. Хьюман сто лет уже не играл, он волновался, но деваться было некуда. Он зажмурился, как на своем первом концерте в выпускном классе, и изо всех сил постарался уйти внутрь, чтобы не слышать и не видеть ничего, кроме живущей и дышащей в нем музыкальной стихии. Саксофон запел, завизжал, затрепетал, вызывая вибрации самых тонких отделов души. Первые звуки показались Хьюману неказистыми, но постепенно он начал входить в раж. Отдаваясь воле эмоций, он выплескивал потоки внутренней энергии, борясь с силами, бушующими внутри. Он создавал вокруг себя новую реальность, являясь инструментом сверхъестественной воли, струящейся через него, окрашивая ее своей индивидуальностью и придавая ей неповторимую форму. Он пытался упорядочить хаос, царящий внутри него самого, углубляясь с каждым новым звуком в недра самопознания. Дикая пляска хьюмановского «я» напоминала примитивный ритуал дикого человека, но это был другой, новый уровень. Хьюман ощущал силу своей личности, но одновременно и перспективу огромного поля непознанного в самом себе.