Дайте точку опоры - [64]

— Вот наш дом, — сказал Фурашов, когда они вышли из автобуса, — и наше Октябрьское поле.

Вокруг дома — развороченная земля. Широкие стекла нижнего этажа, витрины будущего магазина, замазаны мелом. Площадь перед домом и улица тоже изрыты.

— Скоро со всем этим, возможно, расстанусь, — произнес Фурашов, и Костя не понял, с грустью или с радостью сказал он.

— Сразу и семейство повезешь?

— Да. Финские домики поставлены, закладывают кирпичные. Двухэтажные. Маршал Янов сказал.

Подходя к подъезду, Фурашов порывисто взял Костю под руку:

— Ты не знаешь, как я рад, что ты сейчас рядом! Посоветуешь. Я ведь еще не дал согласия маршалу.

— Ну, не очень полагайся на меня! — Костя хотел это сказать и в шутку и с извинением. — Каждый умирает в одиночку. Ты больше полугода в Москве, а я у тебя первый раз…

Фурашов, кажется, понял его, посмотрел внимательно, мягко сказал:

— Не учимся — работаем! И дороги разошлись… Ладно, идем! — Фурашов чуть подтолкнул Костю вперед, в сумеречный подъезд.

На звонок, открыла Катя. И оттого, как дрогнуло ее лицо и в больших глазах промелькнул испуг, как она с опаской покосилась на дверь в комнату, занавешенную тяжелой портьерой, догадка кольнула Фурашова, и он почувствовал знакомую противную сухость во рту.

— Папочка! — готовая заплакать, Катя шагнула к Фурашову, прижалась к нему вздрагивающим телом, стараясь не расплакаться, прошептала: — У нас…

У Алексея сразу отяжелели руки. Он легонько отстранил дочь и увидел за портьерой у круглого стола в первой комнате высокого человека в милицейской форме. Он сидел и что-то писал. На белом погоне синего кителя четыре звездочки — капитан. Что могло случиться? Милиция просто так не пожалует. Выходит, все прахом? Два месяца лечения и три месяца спокойной жизни… Короткое счастье! Те два месяца, что она лежала в клинике института, для Алексея пролетели и быстро, и томительно долго. Думал с надеждой — поможет лечение, и эти мысли сглаживали и заботы, и усталость от домашних дел, свалившихся на него, хотя делал все с удовольствием: готовил обеды, ходил по магазинам, вместе с девочками стирал белье… В ушах — напутствие главврача: «Теперь от вас многое зависит. Следите, не дайте повода пару годиков. Тогда можно рассчитывать на успех». Вез ее домой из клиники — и все время сверлило беспокойство: а как уследить, уберечь? Но гнал мысли — образуется! Позвонил всем знакомым — будут приходить в гости, чтобы не было и намека. Тайная договоренность выполнялась. Но однажды, в день его рождения, Валя сказала, когда он собирался на службу:

— Пригласи товарищей.

Алексей оторопел:

— Может, не надо, Валя? — И, встретив взгляд, полный упрека, сказал: — Ну тогда только чайку, сладкое. У нее навернулись слезы:

— Да не буду я пить, Алеша! Я ведь все вижу…

Весь день на работе тревожился: вот-вот позвонят дочери — опять случилось… Но звонка не было. Однако Алексей торопился домой. На остановке у Сокола вскочил в уже отошедший автобус, и ему защемило дверью полу шинели.

Валя открыла дверь и, видно поняв его настороженный, с немым вопросом взгляд, усмехнулась. А он, обняв ее, поспешно успокоил: «Торопился помочь тебе, знаю, как трудно!».

За столом собрались соседи. Он подливал ей в рюмку лимонаду, был весел, доволен — все шло хорошо.

Ждал тогда, а случилось все негаданно…

Валю в комнате он не увидел. Но дверь во вторую комнату была притворена, и Алексей догадался: она в той комнате, и, значит, что бы ни случилось, пусть самое плохое, уже легче.

Катя так и осталась стоять, пугливо, напряженно съежившись. Костя тронул ее за плечико.

— Здравствуй, стрекоза, — тихо сказал он и протянул шоколадку — хорошо, что прихватил в последнюю минуту у лотошницы на станций метро. — Держи!

— Здравствуйте, дядя Костя, — ответила она, не глядя на него, и неохотно взяла шоколадку. — Спасибо.

Взглянув на дочь, потом на товарища, Алексей, кивнул.

— Заходи, Константин Иванович!

Костя понял: и неожиданное, по имени-отчеству, обращение к нему, и твердый голос — это у Фурашова скорее для самого себя. И в то же время он как бы отметил: мол, видишь, как хотел и что получилось. Костя выдержал его взгляд, подумав, что, пожалуй, в положении Алексея это единственно верно — взять себя в руки.

Милиционер обернулся к вошедшим и поднялся — не очень поспешно, как-то небрежно, не сняв со стола раскрытую кирзовую планшетку, ногой отодвинув стул, хотя видел — вошли два подполковника.

— Чем могу служить? — Алексей привычно, по-военному, вытянулся, точно перед ним было начальство.

— Участковый, капитан Парамонов, — сипловато, баском проговорил милиционер и сморщил лоб. — Вы будете Фурашов?

— Да, я.

— Интересно, товарищ подполковник! — капитан покосился на дверь в соседнюю комнату. — Ситуация! Вы, значит, и есть подполковник Фурашов?

— А что такое?

— Говорю, такого еще не встречал. Нет! Восемь лет участковым на Плющихе, четвертый — тут. Всего — больше тридцати. Всякое случалось. Труп на помойке находил, в котлету порубленный. Это понимаете? Выкидыша на стройке в трубе обнаруживал — пуповиной, сучка, обмотала шею младенца…

Костя не знал, что делать. Внутри у него все кипело от развязной речи, от хамоватой, с выражением собственного превосходства позы капитана: тот стоял возле стола, размахивая длинными руками. Говорил о вещах, пока не относившихся к делу. Самое главное он, видно, приберег напоследок.