Дайте нам крылья! - [75]
Да, похоже, и правда фольклор: очень уж брутально. Похоже, переделка какого-то старинного стихотворения. Я поставил книгу на полку и двинулся к прозрачной внешней стене. До меня стало доходить, какая пропасть лежит между летателями и обычными людьми — буквально, физически. Медицинская и научная реальность их существования разительно отличается от нашей, это-то понятно, — но раньше мне не приходило в голову, что у них появится своя культура, свои сказки и истории и даже свои педагогические приемы. Каким отцом для Томаса я стану, если даже не смогу разделить с ним самое важное в его жизни? Как мне защитить его, как направлять в области, совершенно для меня недоступной?
Вернулась доктор Руоконен и вручила мне небольшую инфокарту.
— Если вы всерьез хотите, чтобы ваш малыш прошел процедуры превращения, обязательно прочтите все, что я сюда записала.
— Спасибо, что уделили мне время.
На самом-то деле за это время сполна заплачено из моего кармана. «А вы сплетчики лжи; все вы бесполезные врачи».*/(Иов 13:4)./ Спасибо тебе, Иов.
Руоконен с занятым видом уже беседовала с кем-то по инфокарте.
— Да-да, — говорила она. — Я уже выкроила на это время. Да, и официальные свидетельские показания тоже дам. Ну что вы, разве можно забыть, если назначен прием у министра! Да, пожалуйста, заверьте доктора Саммерскейла, что я непременно буду.
Уже от дверей ее кабинета я спросил:
— Доктор Руоконен, скажите, а у вас самой дети есть?
Ей явно нетерпелось, чтобы я поскорее убрался. Ответила она кратко:
— Нет.
— А что означает «Aquila non captat muscas»?
— Орлам не пристало гоняться за мухами, вот что это означает, мистер Фоулер. А толкуется…
— Смысл ясен, — перебил я. — Не разменивайтесь на мелочи. Но для меня-то мелочей нет.
— Послушайте, — голос и лицо Руоконен смягчились, — я догадываюсь — вы перед непростым выбором, и… понять мне вас, конечно, сложно, но я вполне вам сочувствую. Нелегко вам приходится.
— А лично для вас затея того стоила? Не жалеете?
— По-моему, ответ очевиден. — Она расправила крылья, и в серой их дымке блеснуло розовое.
— Да, надо полагать, — пробормотал я.
Безнадежно. Хоть всех летателей в мире опроси, и все равно не поймешь и в их шкуру не влезешь.
Я спустился с дерева, на котором располагался кабинет Руоконен. От избытка сведений просто ум за разум заходил. Руоконен была права: узнал я много, но яснее картина не стала. Я шел по лужайке и на ходу смотрел в небо, которое наливалось горячим утренним золотистым светом. Жара набирала силу, палящие солнечные лучи распугали праздную публику, отдыхавшую на лужайке, и теперь здесь было безлюдно и тихо. С веток дуба со стрекотом снялась сорока и улетела.
«Ты ли с Ним распростер небеса, твердые, как литое зеркало?… Твоею ли мудростью летает ястреб и направляет крылья свои на полдень?… По твоему ли слову возносится орел и устрояет на высоте гнездо свое?»/ (Иов 37:18, 39:26, 27)/ Не совсем так. Мы сами обзавелись крыльями и возносимся по своему слову. Но мудростью ли мы летаем и направляем крылья свои? Вот в чем вопрос. Вопрос всех вопросов, вопрос на миллион: что такое в наши дни полет? Вот что мы не обсудили с доктором Руоконен, а ведь это самое важное, самое главное: сколько стоит полет?
Какую цену платишь за то, чтобы стать летателем?
Ведом ли кому-нибудь ответ?
И все же я как наяву вижу Томаса, вижу, как мой мальчик воспаряет выше облаков, кувыркается в волнах жаркого воздуха над пустыней, парит над морем, распахнув крылья. Сынок, когда ты превратишься в летателя, я потеряю тебя навсегда. Впрочем, я в любом случае потеряю тебя навсегда, это ведь участь всех родителей — дети вырастают и вылетают из гнезда. Но как мне вынести то, что Том превратится в совершенно иное существо, и нас будут разделять чуждые гены, которые ему вживят, чтобы у него отросли крылья? Да что там — иное; отныне он будет принадлежать к другому биологическому классу и виду, и жить совершенно иной жизнью, отличной от моей, на ином уровне — буквально и фигурально. Меня волновало не то, чем он будет заниматься, какие горизонты перед ним откроются, когда он станет летателем. Волновало меня другое: в кого он превратится? Каким будет? В конечном итоге мне важнее всего понять, какое наше решение сделает его счастливее: в пользу летательства или против? Ведь зависит это от нас, его родителей. А заранее не угадаешь и не предскажешь. Как ни старайся, в будущее заглянуть невозможно.
Я шагал к ближайшей станции рельсовки, когда позвонила Тьен, автомеханик.
— Слушаю! — сказал я и едва успел увернуться от промчавшегося мимо велосипедиста, который навьючил себе на багажник два разлапистых саденца банановых деревьев.
Нет ничего удивительного в том, что события и явления, происходящие вокруг нас, мы воспринимаем такими, какими нам настоятельно рекомендовано видеть их определённым кругом условно уважаемых господ и дам. Но со стремительным изменением земного мира, наверное, в лучшую сторону подавляющему большинству даже заблуждающихся, некомпетентных людей планеты уже не удаётся воспринимать желаемое в качестве явного, действительного. Относительно скрытая реальность неотвратимо становится текущей и уже далеко не конструктивной, нежелательной.
Рассказ о жизни и мечтах космонавтов, находящихся на Международной космической станции и переживающих за свой дом, Родину и Планету.
Третья часть книги. ГГ ждут и враги и интриги. Он повзрослел, проблем добавилось, а вот соратников практически не осталось.
Болотистая Прорва отделяет селение, где живут мужчины от женского посёлка. Но раз в год мужчины, презирая опасность, бегут на другой берег.
После нескольких волн эпидемий, экономических кризисов, голодных бунтов, войн, развалов когда-то могучих государств уцелели самые стойкие – те, в чьей коллективной памяти ещё звучит скрежет разбитых танковых гусениц…
Человек — верхушка пищевой цепи, венец эволюции. Мы совершенны. Мы создаем жизнь из ничего, мы убиваем за мгновение. У нас больше нет соперников на планете земля, нет естественных врагов. Лишь они — наши хозяева знают, что все не так. Они — Чувства.