Дайте нам крылья! - [127]

И это Марабу. Которого Бриллиант назвал своим другом.

Программа выдала имя-фамилию. Марабу звали Харрис Уотерхаус.

А был Уотерхаус не кем-нибудь, а депутатом от партии «Корни».

Вот зараза-то какая! Очень неприятный сюрприз. По шее и рукам у меня побежали мурашки — запахло паленым. Я потер лоб. А ведь мне так хотелось больше ни за что, никогда не впутываться ни в какие истории, связанные с «Корнями»!

Мне хотелось заорать Бриллианту: «Ты сам-то понимаешь, во что вляпался?!»

Увидеть, что Уотерхаус — депутат от «Корней», было не просто неожиданно: как будто открылась старая, скверно поджившая рана. Партия «Корни» — «респектабельный» фасад секты «Корни», и меня мутило при одной мысли о том, что она завоевывает популярность. Сам Троица Джонс в жизни не стал бы подчиняться парламентской дисциплине, однако у него хватило хитрости проделать определенные маневры, чтобы вывести на политическую арену нескольких своих последователей, которые на первый взгляд казались людьми вполне здравомыслящими. Если Троица и был безумен — а многие полагали, что так и есть, — значит, в его безумье была система, да еще какая.

А еще «Корни» настаивали на том — и у них хватило сообразительности объявить это вкладом в общественную жизнь, — что необходимо поддерживать численность неизмененных человеческих особей, дабы выстоять в бесчисленных неведомых катаклизмах. Эта точка зрения снискала им некоторую симпатию и поддержку в обществе. Кое-кто так и рвался голосовать за депутатов от «Корней», несмотря на сомнительные и даже преступные делишки секты. Просто им нравилось, что консервативная секта сохраняет популяцию генетически неизмененных людей, а мириться с болезнями и уродствами избиратели предоставляли другим — собственно, самим членам секты. Выходит, если Уотерхаус отказался лечить свою лысину и прочие отклонения, вроде сиплого голоса и неестественно длинных рук и ног, это не чудачество, а символ — более того, бесспорное доказательство — его верности «Корням».

Только вот что они могут дать друг другу — Церковь Святых Серафимов и партия «Корни»? Вообще-то их друг от друга тошнит: каждый отстаивает именно то, что другой люто ненавидит. Может быть, они поддерживают друг друга по маленькой в борьбе за места на скамье оппозиции — ты мне, я тебе. «Враг моего врага — мой друг» и все такое прочее.

Я выключил телевизор и еще раз поглядел в настольную инфопластину. Вроде бы никто туда не лез и ничего не повредил, но абсолютной уверенности у меня не было, и чем дальше, тем сквернее становилось на душе. Я пытался разогнать тучи, но в конце концов дошло до того, что я выбрался из-за обеденного стола и взял темные очки, кепку и инфокарту. Не мог я больше сидеть на месте, лучше уж пойти поискать Плюша.

Однако сильнее всего меня тревожило даже не это.

Нервничал я потому, что послал Лили свое согласие. Господи, как можно было принимать такое важное решение посреди ночи?! При том что я вообще сейчас не в лучшей форме и соображаю туго — и этому уйма подтверждений.

Пока я искал Плюша, осматривал все дворики и садики, все переулки на много кварталов вокруг, то пытался разобраться, что же следует из моих выкладок. Все это, само собой, было прямо связано со страхом за Томаса. Головоломка никак не сходилась — сплошные шифры, сплошные полунамеки, сплошные переговоры обладателей внутренней информации друг с другом, — однако общие контуры виделись уже яснее, несмотря на то, что многих деталей пока недоставало. И картина вырисовывалась прескверная.

И чем дольше я ломал себе голову над летательскими медикаментами и над махинациями по этому поводу, тем упорнее убеждал себя — откладывать решение по поводу Томаса уже не было смысла. Верное ли оно, я, скорее всего, никогда не пойму, но по крайней мере смогу искренне сказать Томасу: я сделал для него все возможное. Если честно, вряд ли он рассердится на меня за то, что я дал ему возможность летать, а вот за то, что я встал на его пути — запросто.

Я разыскивал беднягу Плюша — как я теперь понимал, генетические модификации отнюдь не пошли ему на пользу, — и сам себе дивился. Вчера вечером я падал с ног от усталости и трясся от страха. Трудно представить себе менее подходящий момент для подобных решений — а я взял и решил. Отчасти — потому что терпеть не могу пребывать в подвешенном состоянии.

А теперь уже поздно. Я дал согласие. И даже если бы у меня было время его отозвать — уж кого-кого, а Лили я знаю. Она уже сообщила Томасу, что у него будут крылья. Разве можно вмешиваться и все отменять?

Когда я вернулся домой ни с чем, до заката оставалось около часа, и я с облегчением увидел, что в моем саду расположился Папаша Зи со своей группой. Чем больше вокруг народу, тем спокойнее я сейчас себя чувствовал. Я бросился к Па Зи с расспросами о его здоровье и его семействе. Где его дочурка Коссива? Мне страшно хотелось поскорее вырулить разговор на то, не слышал ли сам Па Зи или кто-то из его обширной шпионской сети родных и знакомых об обыске в моей квартире — и не видел ли Плюша. В результате подробнейшего осмотра окрестностей у меня появились новые поводы для беспокойства, а у Па Зи были все шансы меня утешить. Однако когда я спросил про Коссиву, его смуглое лицо помрачнело.