Давно и недавно - [41]

— Так мы знали Соломона Борисовича! — в один голос закричали они. — В 1983 году мы отдыхали в Доме творчества писателей в Дубултах на Рижском взморье. Там и познакомились с чудесным человеком, милым ленинградцем Соломоном Борисовичем Фогельсоном. Небольшого роста, худощавый, подтянутый, опрятный старичок. Интересный собеседник, много забавного рассказывал о знаменитом композиторе Соловьёве-Седом. О себе говорил скромно: «Иногда пишу стихи».

Мы сказали ему, что живём в Петрозаводске. Как он обрадовался! Как посветлело его печальное смуглое лицо!

«У меня сын там живёт. Он работает на вашей студии телевидения. Толковый звукорежиссёр. Правда, теперь у него другая фамилия…»

Вскоре после этого разговора Соломон Борисович устроил нам настоящий праздник — концерт для двух слушателей! После обеда он зашёл за нами, позвал в пустой кинозал, сел за рояль, запел. Вот только тогда мы поняли, кто этот человек. С юности мы знали и любили его весёлые песни. И вот их автор перед нами, даёт для нас двоих полуторачасовой концерт. Вот так сюрприз!

Запомнилось, как сердечно пел он «Матросские ночи», «Дождливым вечером, вечером».

«У вас Онежское озеро — что море, — сказал он. — И лётчиков у вас предостаточно… Как бы я хотел, чтобы Роберт, мой Бусик, сидел бы здесь в зале…»

…Назавтра я поехал в студию, нашёл Роберта и поведал ему рассказ моих друзей.

— Отец никогда не забывал меня. Много раз он порывался приехать в Петрозаводск, но какая-то сила останавливала его. Думаю, он чувствовал вину перед мамой, передо мной. Но вины не было! Войну надо винить. От неё все беды людские.

Письмо Ильи Эренбурга

В сентябре 1953 года я был призван в армию. Служил в 12-м отдельном армейском полку связи в Мурманске. Служба моя оказалась не совсем обычной: поскольку я имел среднетехническое образование, меня ещё в военкомате зачислили не в рядовые, а в двухгодичную школу офицеров запаса.

Нас называли курсантами, в первый год мы проходили сжатый курс военного училища связи по выбранной специальности: кто стал телеграфистом, кто — радистом, кто решил пойти в проводную связь.

Военная служба не казалась мне адом: занятия не изнуряли, отношение командиров — вполне человеческое, возможно, потому, что все они были фронтовиками. Строевая подготовка, утренний километровый кросс, а главное, приличная регулярная еда по заполярной норме явно укрепили здоровье и моё, и моих товарищей.

В свободное время, по вечерам, я пропадал в полковой библиотеке, писал стихи, очерки для газеты Северного военного округа «Патриот Родины», редакция которой находилась в Петрозаводске.

В библиотеке были, разумеется, главные газеты страны: «Правда», «Известия», «Красная звезда». Получали мы и любимицу интеллигенции — «Литературную газету». Там я впервые прочитал о новой повести Ильи Эренбурга «Оттепель». Книгами этого знаменитого писателя многие тогда зачитывались, у Эренбурга была огромная популярность.

Невзирая на тяжеловесность, я имею в виду прежде всего толщину книг, мне нравились романы «Падение Парижа», «Буря». Особенно «Буря». Что же меня в них привлекало, спрашиваю я себя нынче. Могу сказать чётко: изображение неведомого мне западного мира, особенно такой недосягаемой и прекрасной страны, как Франция.

Конечно, я ценил фронтовые очерки, антигитлеровскую публицистику, ядовитые памфлеты Эренбурга. Тут ему не было равных ни среди журналистов, ни среди писателей-фронтовиков.

И вот у меня в руках новенький журнал «Знамя» номер пять за май 1954 года, только что прибывший в библиотеку полка. Вряд ли стоит пересказывать, о чём повесть. Название «Оттепель» говорит само за себя. Прошёл год после смерти Сталина, произошла реабилитация «дела врачей», разоблачён Берия и его злодеяния…

«Оттепель» — первое серьёзное художественное произведение после окончания сталинской эпохи. Казалось бы, автора надо всячески приветствовать и поздравлять, но не тут-то было. Вот что пишет в книге воспоминаний «Люди, годы, жизнь» Илья Григорьевич Эренбург: «Об „Оттепели“ много писали. Время было переходным, некоторым людям трудно было отказаться от недавнего прошлого, их сердили упоминания о деле врачей, и осторожная ссылка на тридцатые годы, и особенно название повести. В печати „Оттепель“ неизменно ругали, а на Втором съезде писателей в конце 1954 года она служила примером того, как не надлежит показывать действительность. В „Литературной газете“ цитировали письма читателей, поносившие повесть. Я, однако, получил много тысяч писем в защиту „Оттепели“».

Среди этих «тысяч» — и моё письмо. Копией его я не озаботился в своё время, но помню, что всячески хвалил, одобрял и даже успокаивал Илью Григорьевича. Помню, как мне очень хотелось иметь этот журнал или отдельным изданием выпущенную повесть. Об этом я тоже написал Эренбургу. И ещё. В письме я добавил, что под моим письмом могли бы подписаться и другие товарищи-однополчане, хотя поддерживал меня всего один близкий друг — наши койки стояли рядом два года — Изя, Исаак Перецович Островский из Киева.

Признаться, я не ждал ответа, понимая, что у такого знаменитого на весь мир писателя и общественного деятеля нет ни минуты свободного времени.