Давно хотела тебе сказать - [70]

Мы прошли мимо дома, где жил мистер Хармер. Его окна были наверху. Там горел свет. Чем он занимается по вечерам? Он не принимал участия в городских развлечениях, его нельзя было увидеть ни в кино, ни на хоккейном матче. Честно сказать, в школе его недолюбливали. Потому я его и выбрала. Мне лестно было думать, что я не как все. Мне нравились его бесцветные редкие волосы, мягкие усики, узкие плечи под поношенным твидовым пиджаком с кожаными заплатами на локтях, его ехидные реплики – так он утверждал свой авторитет перед учениками, сознавая, что не может впечатлить их физической силой. Наш единственный разговор произошел в городской библиотеке: он порекомендовал мне роман из жизни валлийских шахтеров. Роман мне не понравился, там ничего не было про секс, одни стачки и профсоюзы, одни мужчины.

И теперь, проходя мимо его дома с Бетти Госли, замедлив шаг под его окнами, я ничем не выдала свой сердечный интерес – наоборот, принялась высмеивать мистера Хармера, обзывать его слюнтяем и бирюком, намекать на какие-то грязные тайные страстишки, которым он предается в своих четырех стенах по вечерам. Бетти включилась в игру, правда не вполне понимая, с чего это я вдруг так разошлась: сколько можно? Тогда, чтобы подогреть ее интерес, я начала ее поддразнивать – сделала вид, будто знаю, что она сама к нему неравнодушна. Будто бы я своими глазами видела, как она вертела задом, когда шла вверх по лестнице, а он смотрел ей вслед. Вот сейчас залеплю снежком ему в окно, говорила я, пусть к тебе спустится. Поначалу мои фантазии ее позабавили, но скоро она стала ныть, что замерзла, не понимает, чего я от нее хочу, и в конце концов повернулась и решительно зашагала в сторону главной улицы, вынудив меня пойти следом.

И как же все это буйство, разнузданность, неуемное веселье, как все это было далеко от моих тайных грез! А там были нежные встречи, целомудренные объятия, сладкое томление и священный огонь страсти, печальная красота неизбежной разлуки… словом, возвышенная романтическая любовь.

С мужем тете Мэдж повезло. Это был общеизвестный факт, о нем помнили и говорили, хотя в тогдашнем окружении обсуждать такие вещи вообще-то было не принято. (Да и в наши дни, если вы спросите, как поживают такие-то, в ответ услышите, что дела у них идут неплохо: купили второй автомобиль, приобрели посудомойку, – и отвечают вам так не из одного только естественного, воспитанного годами бедности уважения к материальным благам. Причина еще и в суеверной боязливости, в привычке избегать слов вроде счастлив-несчастлив – удручен – убит горем.)

Муж тети Мэдж держал ферму, работой себя не изнурял, зато интересовался политикой; он был человек нетерпимый, упрямый и очень занятный. Детей они не заводили, и ее чувство к нему сохранялось в неразбавленном виде. Она всегда хотела быть рядом с ним. Никогда не отказывалась съездить с ним в город или прокатиться по окрестностям, хотя всякий раз, садясь в машину, всерьез рисковала жизнью. Водитель он был просто кошмарный, а в последние годы еще и наполовину слепой. Но она ни за что не пошла бы учиться водить, чтобы самой сесть за руль: так унизить мужа она не могла. Ее преданность ему была безгранична. Она могла бы служить образцом идеальной жены – и при этом не производила впечатления человека, который постоянно чем-то жертвует и от чего-то отрекается во имя долга (а идеал всегда предполагает нечто подобное). Манера держаться у нее была беспечная, нередко дерзкая, а потому достойным подражания примером добродетельной супруги она не слыла: все склонялись к тому, что она просто везучая, а может, малость чокнутая, кому как больше нравилось. После его смерти она утратила интерес к жизни и рассматривала свои последние годы как затянувшееся ожидание: она нерушимо и буквально веровала в Царствие Небесное, но хорошее воспитание не позволяло ей раскисать.

Бабушкин брак – тоже интересная история. По слухам, она вышла замуж за деда назло другому мужчине, в которого была влюблена и который ее чем-то страшно обидел. Я знаю это от мамы. Она любила рассказывать про всякие трагедии, про самопожертвование и диковинные выверты судьбы. Ни тетя Мэдж, ни бабушка, само собой, об этом факте не упоминали. Но когда я стала старше, то обнаружила, что все вокруг всё знают. Тот, другой, никуда не уехал и по-прежнему жил в нашей округе. Он держал ферму и был женат уже в третий раз. Он состоял в родстве и с дедом, и с бабушкой и потому часто бывал у них в доме, а они бывали у него. По маминым словам, перед тем как сделать предложение своей третьей жене, он приехал повидаться с моей бабушкой. Она вышла к нему из кухни, и они долго ездили в его двуколке взад-вперед по проселку у всех на глазах. Зачем он приезжал – за советом, за разрешением? Мама не сомневалась, что он уговаривал ее бежать с ним. Вряд ли. В то время им обоим было уже под пятьдесят. Куда им было бежать? Кроме всего прочего, они были пресвитерианцы. Никто ни в чем не мог их обвинить. Жить по соседству и не иметь возможности быть вместе – и принять это как должное, отказаться друг от друга сознательно: на этом любовь может держаться долгие годы. И я уверена, что бабушку устроил бы именно такой выбор: рискованная, возвышающая душу, чуждая эгоизма страсть длиною в жизнь, так и оставшаяся неутоленной, неизведанной. Чувство, в котором она никому, даже себе, не признавалась – кроме, пожалуй, одного случая… одного или двух, под давлением чрезвычайных обстоятельств.