Давно хотела тебе сказать - [55]

– Господи! – благоговейно произнес какой-то мужчина. – Господи, он там заживо изжарится.

Огонь издавал совершенно неожиданный звук. Какой-то скрежет, будто доски или газонокосилку волокут по бетону. Я и не подозревала, что у огня вот такой голос. Хриплый, нетерпеливый – можно еще сказать «заполошный». И где-то там, в этом заполошном гуле, заходился криком Пень Трой – неужели он не звал на помощь? Если даже и звал, пламя ревело слишком громко и человеческий голос никто не слышал.

Не было еще и полуночи, так что к этому времени очень многие даже не ложились, а кто лег, встали снова – решили, что дело того стоит. Дорогу запрудили машины. Многие просто сидели и смотрели в окно, но много было и таких, что бродили между пожарными или стояли у забора, – лица озаряло пламя. Даже дети не бегали – внимание их было поглощено пожаром. Мне на глаза попались Робинины братишки и сестренки – некоторые из них, если не все. Они, надо думать, увидели огонь из своего дома – в небе уже стояло алое зарево – и пошли посмотреть через кусты, по темноте. Робина их тоже увидела и тут же закричала:

– Флоренс! Картер! Финдлей! А ну, хоть вы-то сюда не суйтесь!

Они и так не совались – мы стояли гораздо ближе, чем они.

Она почему-то не спросила, где Джимми и Дюваль, хотя те вряд ли добровольно пропустили бы такое зрелище. Вместо нее крикнула я:

– Флоренс! А где Джимми с Дювалем?

Робина выбросила вперед единственную свою целую руку и вмазала мне по лицу, прямо по губам, – удара такой силы я никогда не ощущала, ни до ни после. Я была так ошарашена, что даже подумала: удар как-то связан с пожаром (тем более что вокруг все твердили: «Поосторожнее! Сейчас рухнет, доски полетят во все стороны!»), и Робина наверняка просто выставила руку, чтобы отвести какой-то летящий в меня предмет. И в тот же миг крыша все-таки обрушилась, и все бросились врассыпную. Пламя взметнулось в небо. И почти в тот же миг с другого конца двора раздался вопль, а почему – я поняла только позднее. В тот момент мне от смятения почудилось: кричат из-за того, что Робина меня ударила. А на деле кричали из-за Говарда Троя, который сорвался с места и метнулся прямиком в пылающий, оседающий дверной проем – спасти никого уже было нельзя, если он кого-то хотел спасти, но и его не спасли тоже.

Впоследствии этому дали несколько объяснений. Одно заключалось в том, что на деле он хотел бежать в другую сторону, прочь от огня, но в помрачении рассудка бросился прямиком в пламя. Другое – что он услышал призывный крик отца и подумал, что успеет его вытащить. Или крик этот ему почудился. Вряд ли к тому моменту Пень Трой еще был в состоянии кричать. В свете этого объяснения Говард Трой выглядел героем, поэтому оно не получило широкого признания, хотя кое-какие чудаки так и остались при нем, в том числе и моя мама. Еще одно объяснение заключалось в том, что Говард Трой сам устроил поджог, возможно – после ссоры с отцом, а возможно – и вовсе без причины, чтобы показать, на что он способен; а до того он долго выжидал и готовился, так что люди совершенно справедливо относились к нему с опаской. У этой теории было вещественное подтверждение – пустая канистра из-под бензина. Те, кто считал, что поджог был преднамеренным, иногда высказывали предположение, что запалил дом сам Пень или кто-то по его распоряжению, потому что он хотел получить страховую выплату. Он, видимо, собирался выбраться из дома заранее или рассчитывал, что Говард его вытащит, но Говард струсил или упустил нужный момент. А потом, из-за угрызений совести или страха перед наказанием, бросился в пламя. Но на тот момент никаких объяснений вообще не было. Зеваки поспешно расходились, чтобы рассказать другим – тем, кто ничего не видел. Меня поступок Говарда не удивил. После пожара и удара по лицу меня уже ничто не удивляло. Я прижала руки к губам – как ни странно, зубы все были на месте; кровь шла только из ссадинки на внутренней стороне губы, которую я случайно прикусила.

Робине же пожар внезапно наскучил до смерти. Она потянула меня к калитке, потом к дороге. Маминой машины там уже не было.

– Похоже, уехала домой без нас, – сказала Робина. – И правильно сделала. Эти придурки могут торчать здесь хоть до утра. Знаю я, чего они дожидаются. Они дожидаются, когда будут выносить тело. Тела, – поправилась она. – Ну и пусть дожидаются.

Я не ответила, я не оглядывалась на пожар. Я шла вперед. Один раз Робина толкнула меня – иначе я свалилась бы в канаву. Я так и подпрыгнула от ее прикосновения.

– Идешь как лунатик. Я того тебя и ухватила, чтобы ты в канаву не навернулась.

Когда мы миновали ряд машин и места стало побольше, Робина пошла со мной рядом. Мне казалось, что она, если бы могла, охватила бы меня со всех сторон, одновременно спереди, сзади и по бокам. Она отгородила бы меня от мира и всматривалась бы в меня, пока не нашла бы то, что искала, и не переиначила бы по-своему. Пока же она просто сказала:

– Если ты будешь каждую этакую несуразность запускать к себе в душу, тяжко тебе будет жить на свете.

Я вовсе не пыталась расстроить Робину или проучить. Я честно собиралась ответить. Некоторое время я была уверена, что и ответила, – так случается, когда в полусне все твердишь себе, что нужно обязательно что-то сделать – закрыть окно, погасить свет, – и в итоге убеждаешь себя там, во сне, что дело сделано. А после такого сна никогда не скажешь наверняка, что сделано, а что нет, какие слова прозвучали въявь, а какие только приснились. И потом я так и не смогла определить, действительно ли Робина время от времени заговаривала со мной – мне казалось, что заговаривала, – то ли необычайно мягким и заботливым голосом, то ли угрожала, то ли что-то сулила, то ли запугивала, то ли утешала.