Давид Седьмой - [35]

Прекрасно сказано!

* * *

В близком кругу Ботвинник называл Давида Ионовича Бронштейна Броншвайном, а Бориса Самойловича Вайнштейна – Воньштейном. Воньштейн и Броншвайн.

Истоки антипатии, испытываемой Ботвинником к Бронштейну, очевидны, но чтобы понять его резко негативное отношение к Борису Самойловичу Вайнштейну имеет смысл остановиться на жизненном пути покровителя Бронштейна.

Сделать это непросто: немалая часть его биографии в связи с родом его работы всегда оставалась невидимой, а сам он не любил о ней распространяться.

Всё же попробуем.

Борис Самойлович Вайнштейн родился в Одессе в 1907 году, где и прошло его детство. Маленький Боря научился читать в три года, в четырнадцать закончил школу и поступил на механико-математический факультет университета. Но было это уже в Ташкенте, куда семья бывших фабрикантов-сахарозаводчиков благоразумно перебралась после революции.

Социальное происхождение стало едва ли не решающим фактором в глазах новой власти, а Вайнштейны были слишком на виду в Одессе. Идея была очевидной – не маячить на глазах, пересидеть, переждать, раствориться на просторах огромной страны.

По той же причине оказался в Средней Азии и петербуржец барон Сергей Николаевич фон Фрейман. Безукоризненные манеры, прекрасное воспитание, знание языков, белоснежные манжеты, крахмальный воротничок – все это не могло не производить впечатление на юного Борю. Если добавить, что Сергей Николаевич, по понятным причинам расставшийся после революции и с баронским титулом, и с дворянским префиксом, был к тому же шахматным мастером, о лучшем учителе трудно было мечтать. Фрейман завоевал мастерское звание еще в 1911 году, выиграв матч у Евгения Зноско-Боровского, а в двадцатых годах имел репутацию одного из лучших мастеров страны.

Так, в чемпионате СССР 1929 года он занял второе место (12 побед в 17 партиях) и опередил большую группу советских шахматистов в том числе и молодого Ботвинника.

В Ташкенте оказался тогда и киевский мастер Федор Иванович Дуз-Хотимирский, с которым у Бориса тоже установились очень теплые отношения. В лексиконе Вайнштейна с тех ташкентских лет остались не только словечки специфического шахматного жаргона, употреблявшиеся обоими маэстро, но и пряные восточные выражения. Много лет спустя статье, посвященной собственному 80-летнему юбилею, он дал заглавие «Иншалла!» – «Дай-то Бог!»

В середине и в конце двадцатых годов имя Вайнштейна довольно часто встречается на страницах шахматных изданий. Ему нравится быть на виду: Борис Вайнштейн, несмотря на молодость, возглавляет созданную им Среднеазиатскую шахматную секцию, бывает в Москве, в Ленинграде.

Очень может быть, что истоки неприязненного отношения Ботвинника к Вайнштейну относятся к тому далекому времени, когда первокатегорник Вайнштейн встретился с Ботвинником в матче студенческих команд Узбекистана и Ленинграда. Несмотря на юный возраст – Ботвиннику было только семнадцать – он уже известный мастер, с успехом выступивший в первенстве страны.

Партия между ними осталась неоконченной в эндшпиле, где у Ботвинника были две пешки за фигуру, и Дуз-Хотимирский, присуждавший партию, едва взглянув на доску, определил результат: «Что ж тут смотреть – лишняя фигура…»

Ботвинник стал доказывать, что не всё так просто, и пару раз ему удалось за анализом свести партию к ничьей. Дуз-Хотимирский заявил, что отказывается от присуждения: все знают, что Борис его друг еще с ташкентских времен.

Когда в конце концов была присуждена ничья, Вайнштейн бросил в сердцах своему сопернику: «Я вижу, что если бы стал доигрывать, то, наверное, вообще бы проиграл эту партию…»

Через два года Ботвинник стал чемпионом страны и лидером советских шахмат, но той партии не забыл, как не забывал ничего и никогда.

После окончания университета Вайнштейн некоторое время преподавал, служил в армии, отправился на строительство Байкало-Амурской магистрали, работал в качестве рядового экономиста в НКВД, попал в поле зрения Нафталия Френкеля, тоже бывшего одессита, разработавшего проект использования огромной армии заключенных в качестве дешевой рабочей силы.

Очень скоро был замечен, вызван в Москву и выдвинут на более высокие посты. Уже в 32 года (1939) Борис Самойлович Вайнштейн возглавил плановый отдел Главного управления капитального строительства НКВД, куда его взяли сразу же после ареста Генриха Ягоды и большой чистки в органах госбезопасности.

В постсоветское время, отмежевываясь от клейма зловещей организации, Вайнштейн подчеркивал: «Лаврентий Павлович Берия, если и ценил меня, то именно как человека, обладающего способностью к синтезу идей, к разработкам программ и к оперативной работе не допускал». Чтобы не подумали, что он был только на вторых ролях, Вайнштейн тут же оговаривается: «Мы у себя в “Динамо” не различали, кто на оперативной работе, а кто, как я, экономист». Уместно привести и шутку Берии: «Ты, Вайнштейн, хороший работник. Но если бы лет эдак шесть провел в лагерях, работал бы еще лучше!»

Когда близкие и коллеги Владимира Петрова гадали, куда вдруг исчез в начале войны гроссмейстер из Латвии, Вайнштейн сразу узнал о его судьбе: арест, лагерь. Потом смерть. (Кое-кто полагает, что к аресту Петрова Вайнштейн имел непосредственное отношение. Доносы на Петрова были подписаны тремя мастерами из окружения Вайнштейна. Не решаюсь комментировать этот факт).