Давид Седьмой - [37]

Абрам Хасин, не раз бывавший у Вайнштейна, полагает, правда, что несмотря на впечатление человека очень начитанного, на самом деле знания его были поверхностны и многое в нем было наносное, внешнее. Подчеркивает его барство, едва не граничащее со снобизмом.

Что здесь сказать: Борис Вайнштейн принадлежал к организации, стоявшей в стране над всеми организациями. Близость с таким человеком Бронштейна, отмечает Хасин, оставляла у всех определенный осадок, ведь ни для кого не было секретом, где работал его патрон.

Еще резче высказался Спасский: «Не понимаю, не понимаю, – говорил он, – почему Дэвик, которого я очень высоко ставлю, попал под влияние такого ужасного человека? Почему он был на протяжении столь длительного времени рядом с Вайншейном? Для меня это загадка… Не понимаю, не понимаю…»

Был очень сдержан, близко ни с кем не сходился, скорее имитировал близость. Талантливый организатор, самостоятельно мыслящий человек – в те времена это уже само по себе было вызовом. Но если требовали обстоятельства, умел мудро, «профессионально» молчать. Понимал, когда и что нужно сказать, держал нос по ветру, клал в масть. И то: без этих качеств невозможно было работать там, где работал он.

Когда Алехина реабилитировали, быстро забыл, что говорил о нем и первым пожертвовал на памятник чемпиону мира на парижском кладбище 62 рубля 50 копеек – не так и мало по тем временам (странная, на первый взгляд, сумма по тогдашнему внутреннему курсу соответствовала 100 долларам, а какими соображениями руководствовался Борис Самойлович, жертвуя именно 100 долларов, сейчас сказать трудно).

Вспоминал уже после Перестройки, что в отделе, которым руководил, было только два беспартийных – он сам и машинистка. Объяснял свысока: «Это была правящая партия, и я не считал возможным брать на себя ответственность за управление страной. Не стану выдавать себя за этакого диссидента, в своих действиях я всегда придерживался линии партии, но в партию я вступил позже, уже после смерти Сталина».

Трудно комментировать надменные слова об ответственности за управление страной и о правящей партии, как будто тогда существовали другие, но о самом человеке они говорят немало.

Застегнутый на все пуговицы, державшийся очень обособленно, был со всеми на «вы» и всех называл по имени-отчеству. В ЦШК и в шахматных кругах появлялся исключительно редко: сотрудники журнала «Шахматы в СССР» и «64» вспоминают, что видели его в Клубе на Гоголевском за послевоенные десятилетия считанное число раз.

Являясь какой-то мифологической фигурой, находясь в конфликте со всеми и ни с кем в то же время, Вайнштейн производил впечатление человека, взирающего на всё как бы со стороны и по-своему. Такую же позицию занял впоследствии и Давид Бронштейн.

Знавшие Бориса Самойловича лично, неизменно попадали под его обаяние, многие утверждали, что даже если человек служит «там», показывая глазами на потолок, это еще ни о чем не говорит. Тем более, что «там» – он только начальник планового отдела. Многие считали, что «там» он только работал, а по-настоящему жил другой жизнью.

Возможна ли такая грань? Где проходил водораздел между работой и всем, интересовавшим Бориса Самойловича? Ведь долгое пребывание в любой среде в «замаскированном» виде не может пройти незаметно ни для психики, ни для ментальности человека.

Не думаю, что Борис Самойлович Вайнштейн, служивший в зловещем ведомстве, на работе только играл роль, а «настоящим» был за шахматами, в концертном зале и на ипподроме: в человеке могут превосходно сочетаться, не входя в конфликт друг с другом, самые разнообразные качества.

Вайнштейн мог рассуждать о мягкой улыбке Алеши Карамазова и о полемике его брата Ивана с чертом, после чего спокойно отправиться на работу в организацию, где черт правил бал. И многие примеры из аналогичной организации в Германии времен Третьего рейха только подтверждают этот факт.

Карьера Вайнштейна в аппарате МВД закончилась после смерти Сталина: началась чистка и его уволили. Мог он распрощаться и со свободой: тогда летели и не такие головы, но – обошлось.

Один из дядей Бронштейна (по материнской линии) уехал в Америку в 1915 году, и до войны с ним поддерживался контакт. Потом переписка прекратилась, но в сентябре 1945 года во время радиоматча СССР – США на имя Бронштейна пришла телеграмма из Нью-Йорка с просьбой подтвердить, действительно ли он является сыном Эстер-Малки. Отношения между недавними союзниками были еще хорошими, и Бронштейну велели ответить на письмо.

История с американским дядей имела продолжение в 1953 году, когда Бронштейна, как он полагал, именно из-за наличия «близкого родственника за границей» не включили в состав команды.

Тогда матч не состоялся, но в следующем году Бронштейн уже был в составе советской команды. «Сразу по прилете в Нью-Йорк ко мне подошел капитан американской команды мастер Бисно и с таинственным видом сказал: “Вас очень хотят видеть две симпатичные девушки. Говорят, что они ваши кузины”. Понятно, что он сообщил об этом, видимо, и руководителю нашей делегации Постникову», – вспоминал Бронштейн.