Дары и анафемы - [28]

Тогда я перевёл разговор на такие предметы, незнание которых никак нельзя назвать похвальным. Оказалось, что ни древнегреческого, ни древнееврейского, ни латыни, ни современных европейских языков лже-мессия не знает. Для человека в этом нет никакого преступления[139]. Но тот, кто выдаёт себя за Христа — как же он не потрудился выучить родной язык истинного Спасителя? Неужели древнееврейский или древнегреческий языки — это тоже грех, прикосновение к которому оскверняет Мессию? Неужели Бог не знает человеческих языков и не понимает наших разноязыких молитв? Здесь в ответ уже было молчание.

Но кульминацией нашей беседы стал тот момент, когда Виссарион начал говорить о существовании множества богов. Услышав, что он проповедует обычный оккультный политеизм (Бог Ветхого Завета и Бог Нового Завета — это разные боги), я попросил его вспомнить десять заповедей. Эффект превзошёл все мои ожидания: оказалось, что мессия, выдающий себя за автора Библии, просто не знает десятословия. Он начал мямлить что-то насчёт “не убий ” и “не укради ”. Но первую заповедь он так и не смог назвать. Пришлось ему её напомнить: Слушай, Израиль. Я — Господь Бог Твой. Да не будет у тебя других богов пред лицом твоим. Эта заповедь сама по себе обличала многобожие Виссариона. Но то, что он не знал того, что знает наизусть обычный ученик обычной воскресной школы, что он не знает десяти Заповедей, обличило его претензии ещё больше и ещё скандальнее… Поняв это, он отказался предоставить мне видео и аудио записи нашей беседы, а вскоре они были уничтожены…

В ПОИСКАХ «ТРЕТЬЕГО ЗАВЕТА»

В этой встрече с человеком, претендующим на то, чтобы стать автором “Третьего Завета”, в наиболее яркой форме проявилось то, что заметно и в остальных религозных “новаторах”. Они берутся обновлять то, с чем сами знакомы весьма поверхностно. Иногда они просто не знают Библии и православия[140]. Иногда — намеренно искажают и то, и другое. Иногда же они не по своей воле пользуются антиправославными карикатурами, которые в их сознание вложил кто-то другой (инерция атеистического или сектантского воспитания, пресса, мода и т.п.).

В последнем случае разговор с таким “реформатором” может напомнить знаменитую беседу, ещё в прошлом веке произошедшую между неким священником и неким атеистом. При случайном знакомстве невер с некоторым апломбом продекларировал своё “свободомыслие”: “А знаете, батюшка, Вы, может, будете поражены, но я не верю в бога”. “Что ж, — спокойно ответил священник, — я тоже”. И затем пояснил поверженному в недоумение собеседнику: “Видите ли, я тоже не верю в такого бога, в которого не верите Вы. Я не верю в бородатого старика с дурным характером, которого Вы себе представляете при слышании слова Бог. Бог, Которому я служу и Которого проповедует моя Церковь — другой. Это Евангельский Бог Любви. Вы просто не ознакомились всерьёз с учением нашей Церкви, и потому, не зная истинный образ Бога, отвергаете ложную карикатуру на Него. И в этом Вы правы”.

Ошибка того атеиста была в том, что он вместо образа Бога Любви, вместо Христа составил в своём сознании образ полицейского надсмотрщика. Ошибка тех людей, которые намерены “дополнить” Евангелие, состоит в том, что они вместо образа Бога Любви тоже поставили некоего самодельного идола — на этот раз назвав его “Великим Учителем”. Если Христос всего лишь учитель и проповедник первого века, то при всем уважении к Нему вполне естественно дополнить Его проповеди, исходя из опыта, накопленного человечеством за последующие двадцать столетий.

Знания могут расширяться. Но можно ли сказать, что за эти века мы научились любить сильнее, чем Христос? Если бы Христос рассказывал людям о Божией любви — можно было бы надеяться на появление других проповедников, которые могли бы о том же предмете говорить не менее талантливо, но при этом беря примеры для своих притч из современного быта. Но Христос не рассказывал о любви Бога так, как рассказывают о чем-то объективно-внеположном, внешнем, отличном от самого рассказчика. Он не говорил о Боге так, как мы говорим о другом человеке и об особенностях его характера. Он — явил эту любовь Божию. Во Христе Бог не рассказал о Себе, а дал Себя людям.

И, значит, того, кто дерзнёт превзойти Христа, можно и нужно встретить простым вопросом: а точно ли твоя любовь превзошла любовь Христову? Не твоё красноречие интересует меня. Ты поясни: что не смогла исполнить Жертва Христова, и как же именно недостаток этой Жертвы ты собираешься восполнить своими речами? Ты уверен, что Бог что-то утаил, что-то не даровал нам в Жертве Своего Сына, и что теперь эту утаённую энергию Божией любви Бог дарует нам, воплотившись в тебя?

Хорошо, до Креста ты ещё не дошёл. Но даже в своей теории, в своём богословствовании — чем же ты превзошёл опыт христианского постижения тайны Христовой любви?

Ты намерен обогатить христианское богословие опытом, накопленным иными традициями и дать новое, не «средневековое» религиозное мышление. Ты считаешь, что Завет, некогда названный Новым, уже обветшал. Ты говоришь, что с Ветхим Заветом люди жили менее пятнадцати веков, а с Новым — уже двадцать. И задаёшь вопрос, который кажется тебе риторическим: На пороге третьего тысячелетия не настало ли время дать новое Евангелие, новую религию человечеству? Не естественно ли предположить, что настаёт эра Третьего Завета?