Дарвин и Гексли - [136]

С дамами и с талантливыми людьми этот своеобразный и страшноватый университетский бог делался смирен и задушевен. Теннисону он был в меру уважительный поклонник, Броунингу — чудесный сотрапезник за воскресными завтраками; и, несмотря на привычку украдкой читать нравоучения, для миссис Гексли он был премилый холостяк, лукаво отвечавший на ее лукавые приглашения в гости. Для самого Гексли он был отчасти благоговейный почитатель, отчасти же проницательный и ненавязчивый наставник. И еще товарищ по оружию.

«Я пытаюсь внедрить — вернее, убедить других внедрить в университетскую программу больше физических наук, — писал он Гексли в 1877 году. — Я склонен считать, что некоторого знания их, как знания арифметики, следует требовать от всякого, получающего диплом. Кое-кто из ученых, кажется, настроен возражать мне на том оснований, что это-де принизит характер занятий. Не могу с ними согласиться, да и к тому же при общих занятиях со студентами нельзя достигнуть очень высокого уровня. В то же время такое нововведение может принести студентам немало пользы, да и от них, в свою очередь, позволит что-то получить взамен».

Такому человеку Гексли мог смело довериться. Когда Леонард в 1880 году поступил в Оксфорд, Джоуетт взял на себя заботы о его будущности. Тонкий знаток человеческих характеров и еще более тонкий знаток возможностей человека, он быстро определил, что Леонарду, с его ясной, холодной головой, прямой смысл стать адвокатом. Но Леонард хотел жениться. «А к этому счастью, — желчно писал Джоуетт миссис Гексли, — самый короткий путь — сделаться школьным учителем». Оказалось, что ясная, холодная голова не главное. Леонард сделался школьным учителем и женился.

Джоуетта между тем занимал Гексли-старший.

«Славная штука — побывать президентом Королевского общества, — писал он в 1885 году, — а какая славная штука сложить с себя президентские обязанности и посвятить остаток своих дней занятиям и раздумьям! Всему прошлому можно подвести итог за это время, и нет никаких оснований бояться, что нам изменит способность размышлять. Я как-то верю, что последние десять лет жизни, если только ничто нас не тревожит, могут оказаться лучшими, самыми безмятежными и мудрыми, самыми полными в смысле находок, открытий, созидания — самыми свободными от обманчивых надежд».

Джоуетт пытался повернуть по-своему последние десять лет жизни Гексли. Разумеется, он всегда соблюдал должную обходительность и не навязывал своих советов. Шутка сказать, какая трудная и деликатная задача направить на творческую стезю «логическую машину» подобной мощности и размаха. «Ах, какой же он потрясающий полемист! — с невольным содроганием писал Джоуетт миссис Гексли. — Что за сокрушительные удары! Меня, существо трусливое и мирное, приводят в восхищение героические черты его личности, однако еще хотелось бы вне всякой полемики услышать, что он скажет по поводу тех или иных этических и философских проблем нашего времени». Где полунамеком, где лестным замечанием, где мягким порицанием или доверительным внушением через миссис Гексли он старался отвлечь «логическую машину» от расправы с инакомыслящими и украшения своею особой президентских кресел и опять настроить на новые открытия, не только научные, но также философские и этические. «При нынешнем положении в мире, — как бы вскользь замечает он в конце одного нравоучительного рассуждения, — разрушительный процесс происходит, как правило, достаточно быстро, а создается до смешного мало». Немного странно, быть может, что он возлагал такие надежды на созидательную деятельность Гексли. Однако его отношение лишь свидетельство все более суеверного поклонения науке, свойственного тому времени. Раз наука оказалась способна творить чудеса в материальной сфере, отчего бы ей не творить их в нравственной?

«Мне отрадно… — писал Джоуетт, — что Вы не окончательно отвергаете мое предложение. Кажется, Вам тоже приходило на ум, что теперь, когда нравственность вот-вот окажется погребена под физикой, Вам следовало бы попытаться найти для нее новое основание. Нет другого предмета, которым так естественно было бы заняться на склоне лет, как, кстати, нет предмета, которым так необходимо заняться в настоящее время. Люди спрашивают, где тот принцип, на котором им строить теперь свою жизнь, и желают получить ответ, не связанный с традиционным богословием, — не придете ли Вы им на помощь? У меня такое впечатление, что Ваш ответ прозвучит более убедительно, чем ответ любого богослова».

Позже — пожалуй, слишком поздно — Гексли стал заниматься тем, чего хотелось Джоуетту. Проживи он немного дольше, он, может быть, даже всерьез последовал бы его советам.

В передовой стране сама косность не что иное, как либерализм, немного отстающий от века. В 1881 году Оксфорд обратил свои взоры на Гексли с намерением предложить ему две самые важные должности. Исподволь выведывали о его согласии сперва стать профессором физиологии в колледже Линакра, потом возглавить Университетский колледж. Гексли был ошеломлен таким признанием своей благопристойности. «Я начинаю думать, что еще, может быть, угожу в епископы», — писал он Леонарду. На оба предложения он ответил отказом. Гексли в Оксфорде — это значит Гексли днем и ночью на войне. Легче всю Англию сдвинуть с места, чем Оксфорд.