Дарий Великий заслуживает большего - [69]

Я в жизни не чувствовал себя таким ничтожеством, как в тот вечер. Даже когда надо мной издевался Трент Болджер.

С другой стороны, до знакомства с Лэндоном я никогда не чувствовал себя привлекательным. Никто так не держал меня за руку, не целовал и не улыбался при виде меня, как он. Никто не приезжал, чтобы сварить суп моей разболевшейся сестре, и не обнимал меня крепко-крепко, пока ритм нашего дыхания не синхронизировался. Я мог лежать рядом с ним целую вечность, довольный и счастливый, не думая ни о чем и просто наслаждаясь теплом прижавшегося ко мне тела.

Я продержался до остановки, даже сел в автобус – и только тогда заплакал.

Теперь я его держу

Давайте начистоту: я не первый раз плакал в автобусе.

Такое случается, если у тебя депрессия. Бывают дни, когда просто нужно поплакать. Это даже полезно – со слезами выходят гормоны стресса.

И вот еще что: когда плачешь, остальные пассажиры стараются держаться от тебя подальше. Гормоны стресса отталкивают других людей, как будто ими можно заразиться.

Сомневаюсь, что мне доводилось причинять кому-то такую боль, как Лэндону.

И я себя за это ненавидел.

А еще сильнее ненавидел за то, что ничуть не жалел о случившемся.

Наверное, со мной что-то было не так.

Со мной много чего было не так.

Когда я открыл гаражную дверь, то обнаружил за ней папину машину.

В жизни так не радовался при виде папиной «ауди».

Я скинул кроссовки, даже не развязав шнурки, и вбежал в дом.

– Папа?

Но на кухне было пусто. Лале сидела в гостиной; свернувшись клубочком в уголке дивана, она читала огромную книгу.

– Привет. В гараже стоит папина машина.

– Он наверху, – прошептала Лале.

Я опустился на колени и тихо спросил:

– А почему мы шепчем?

Лале даже не подняла на меня глаз. Уголки ее рта поползли вниз, а нижняя губа чуть задрожала.

– Не знаю.

Обычно Лале не скрывала, что ее тревожит.

Во всяком случае, от меня.

– Я поднимусь к нему, ладно?

– Хорошо.

Но дверь в родительскую спальню была закрыта.

Я постучался.

– Эй, есть кто-нибудь?

Мама приоткрыла дверь так, что было видно только ее лицо.

– Привет. Папа здесь?

– Он в душе.

Как только она это сказала, в ванной зашумела вода.

– А, понятно.

– Он скоро спустится.

– Все в порядке?

– В полном, – ответила мама, но я не был уверен, кого она хочет в этом убедить – меня или себя.

– Я купил чай, который ты просила. Заварить?

В кризисные времена единственное, что у меня хорошо получалось, это заваривать чай.

– Конечно.

Примерно через десять минут на лестнице послышались шаркающие шаги.

Стивен Келлнер никогда не шаркал.

Я чуть не опрокинул стул, выбегая в гостиную ему навстречу.

– Привет, сын. – Папа заключил меня в объятия, как только я оказался в зоне досягаемости.

Я обхватил папу руками и положил голову ему на плечо.

И сразу заметил, каким оно стало костлявым. Как будто папа сильно похудел.

Сколько я себя помнил, Стивен Келлнер всегда был одного веса и размера.

И меня это жутко раздражало, поскольку мой собственный вес постоянно менялся, причем в бὀльшую сторону.

Папина борода отросла еще сильнее. Она стала каштановой, куда темнее волос у него на голове, которые теперь отросли так, что задевали кончики ушей, и казались темно-золотыми.

Когда я раньше обнимал папу, то чувствовал, что он меня держит.

Но на этот раз я его держал.

– Пап? – Мой голос увяз в папиной рубашке.

Он положил руку мне на затылок и тихонько покачал, словно баюкая.

– Я рад, что ты дома.

– Я тоже рад.

Пока папа пил чай, я внимательно его разглядывал. Очень внимательно. Темные круги под глазами. Поникшие плечи.

– Становится хуже, да? – спросил я.

Папа со вздохом кивнул.

– Просто тяжело жить вдали от вас с Лале и вашей мамы.

– Но ты не обязан продолжать. Ты можешь вернуться.

– Не могу. Сын, нам нужны деньги.

– Я рассылаю резюме. И у меня есть сбережения. Позвольте мне помочь.

– Нет. Заботиться о вас с Лале – наша с мамой работа. А не наоборот.

– Но…

– Мы справимся.

– Но мы не справляемся. Ты выглядишь кошмарно. И ты нужен мне здесь. – У меня сорвался голос. – Пожалуйста, пап.

Он уткнулся взглядом в чашку и задумчиво покачал ее в ладонях.

– Ты тоже мне нужен. Ты, Лале и ваша мама. – Он прерывисто вздохнул и откашлялся. – Вы для меня – весь мир.

– Тогда брось эту работу. С нами все будет в порядке.

Папа засопел.

– Помнишь, что ты сказал мне тогда, в Иране? Что существует множество способов потерять человека, если в дело вмешалась депрессия?

– Помню.

– Ну так вот, я не хочу тебя потерять.

– И ты меня не потеряешь. Обещаю.

– Ладно.

Папа отхлебнул чай и глубоко вздохнул.

– Мне этого не хватало.

– Ага.

Какое-то время мы сидели, не говоря ни слова. Это молчание нельзя было назвать неловким, но на звание уютного оно тоже не тянуло.

– Лэндон со мной порвал, – сказал я. А потом добавил: – Или это я с ним порвал.

– Ох, сын. – Папа положил руку мне на затылок. – Мне так жаль.

– Мне тоже.

– Хочешь поговорить об этом?

– Не сейчас. – Я мотнул головой. – Мы можем еще вот так посидеть?

– Конечно. Или…

– Или что?

– Можем посмотреть «Звездный путь».

– Точно.

Череда унижений

После «Звездного пути» мы поужинали, и папа пошел спать.

А я закончил домашку и тоже лег.

Мне было так грустно и тревожно, что я даже не стал «выпускать пар» перед сном.