Дарий Великий заслуживает большего - [61]

– Лале, помнишь Чипа? – просил я.

– Привет, – сказал Чип.

Она оглянулась на него и покраснела.

– Привет, – пробормотала Лале и отвернулась к столу. – Поможешь мне растолочь hel?

Чип озадаченно посмотрел на меня.

– Кардамон, – объяснил я. – Чтобы добавить в чай.

– А. Конечно.

Теперь румянец заливал не только щеки, но и уши Лале. Тем не менее она аккуратно разложила пять стручков кардамона на бумажном полотенце и сложила его пополам.

– Проще всего толочь донышком чайника.

– Что нужно делать?

– Стучать по стручкам, пока они не раскроются. Но вообще стучи сколько хочешь.

Чип ухмыльнулся, и Лале ответила ему щербатой улыбкой.

– Эй! – Я присел на корточки и внимательно посмотрел на сестру. – У тебя наконец-то выпал зуб!

– Ага. За обедом. – Она просунула кончик языка в дырочку, оставшуюся на месте клыка.

Чип тем временем старательно перекатывал чайник по стручкам кардамона.

– Надо сильнее стучать, – сказала Лале. – Давай покажу.

Чип передал ей чайник, и Лале принялась колотить им по столу: Бам! Бам! Бам! Бам! Бам! Я поморщился от грохота.

Сам я обычно раскрывал стручки пальцами. Но Лале нравилось разбивать кардамон чуть ли не в пыль.

Чип посмотрел на меня широко распахнутыми глазами.

Я хихикнул и спросил у Лале:

– Налить в чайник кипятка?

– Конечно.

Когда чай заварился, мы втроем устроились за столом, разложив перед собой домашнюю работу.

– Что делаешь? – спросил я Лале, которая сосредоточенно пыхтела над неоконченным рисунком.

– Задание про космос.

– Круто.

В обычной школе у нас такого не было.

А я бы, наверное, справился, учитывая, сколько лет я смотрю «Звездный путь».

– Мне нравился этот урок, – сказал Чип и перегнулся через стол, чтобы посмотреть на рисунок Лале. – В нем же нужно придумывать созвездия?

Лале кивнула. Листок перед ней был покрыт точками и линиями, которые складывались в фигуры, повинуясь фантазии Лале.

– Выглядит здорово, – похвалил я.

– Еще нужно сочинить про них историю.

– Какую?

– Что-нибудь про семью.

– Расскажешь, как мы ездили в Иран?

– Не знаю, – вздохнула Лале. – Вдруг надо мной будут смеяться?

– Почему? – спросил Чип.

– Потому что она персиянка, – ответил я и повернулся к Лале. – Готов поспорить, мисс Шах им не позволит. И ты вроде говорила, что среди твоих одноклассников есть Частичные американцы.

– Вроде да.

– Ее правда могут начать дразнить? – нахмурился Чип.

– Ну… меня же дразнили.

Я не стал уточнять, что занимались этим Трент и сам Чип. Они изводили меня так же, как Мика, Эмили и другие Бездушные Мини-Последователи Ортодоксальных Взглядов изводили Лале.

Но Чип и так понял, о чем я.

Лицо его посерьезнело, и он кивнул. А потом повернулся к Лале.

– Твой брат прав. Тебе следует рассказать об Иране, чтобы твои одноклассники получше тебя узнали. – Он сглотнул. – Именно так и заводят друзей.

Лале перевела взгляд с Чипа на меня, потом посмотрела на рисунок.

– Хорошо. А ты мне поможешь?

– Конечно. – Я придвинулся ближе.

– Ты тоже, – сказала она Чипу и снова покраснела.

Он улыбнулся.

– Хорошо.

Лале ткнула пальцем в созвездие, похожее на человечка с усами.

– Это будет Бабу.

Настоящая персидская мать

В субботу утром я снова набрал Сухраба.

Он по-прежнему не отвечал.

Я подумал было позвонить Маму, но отказался от этой идеи: нельзя же звонить ей всякий раз, когда Сухраб молчит.

Это неправильно.

И я написал ему очередное письмо.

Когда я только вернулся из Ирана, мы много переписывались, пока не сообразили, в какое время нам будет удобно созваниваться. И по сравнению с видеозвонками письма вдруг стали казаться мне ужасно обезличенными.

Ведь в письме нельзя увидеть, как Сухраб щурится, когда улыбается.

Нельзя услышать, как он смеется.

И даже изображение на экране было лишь бледной иллюзией настоящего Сухраба.

Я ужасно скучал по тому, как мы были вместе в Иране.

По разговорам на крыше, когда лучи солнца заливали наше королевство цвета хаки.

По тому, как Сухраб забрасывал руку мне на плечо, словно все парни так делают.

Но теперь мне оставалось только писать ему.

В письме я спросил, как у него дела, выразил надежду, у него все хорошо и он скоро мне ответит. Рассказал о последних матчах по соккеру (теперь на счету нашей команды было десять побед и одно поражение) и о том, что уволился с работы. Рассказал о Лале и о маме с папой. Рассказал о том, что мы с Лэндоном идем на школьный бал.

А в иранских школах устраивают балы?

Еще я написал ему, что неплохо справляюсь – с учетом депрессии. И я надеюсь, что он тоже в порядке, потому что он мой лучший друг в целом мире и я хочу, чтобы он был счастлив и здоров.

О том, что мне страшно, я писать не стал.

Страшно из-за того, что он не звонит и не отвечает на письма. Страшно, что с ним случилось что-то плохое.

Страшно, что он на меня злится. Что я сделал что-то не так.

Я бы жизнь отдал за Сухраба.

В конце письма я просто написал Ghorbanat beram, с любовью, Дарий. И нажал «Отправить».

В Иране Сухраб как-то сказал мне: «Твое место пустовало».

Это местная поговорка.

Но теперь его место пустовало.

И я ужасно по нему скучал.

– Мам?

– Да?

– Когда ты в последний раз говорила с Маму?

– Вчера. А что?

– Я никак не могу дозвониться до Сухраба. А когда я спросил о нем Маму, она как-то странно отреагировала.