Дарий Великий не в порядке - [69]

– Мам?

– Заходи.

Мама подвинула альбомы, чтобы освободить мне место.

– Ты в порядке?

– Да, – сказала она. Ее голос был хрипловатым, как будто она недавно плакала. – Я просто решила посмотреть старые фото.

Альбом был открыт на ее фотографиях из Америки: выпускной в колледже, девичник, церемония бракосочетания.

– Это что, папа?

– Да.

В самом низу страницы было фото молодого Стивена Келлнера. На нем он стоит перед дверью ярко-зеленого цвета. Судя по всему, Сверхчеловек когда-то был Сверх-хиппи: неопрятная борода, волосы ниже плеч.

Только представьте: Стивен Келлнер с длинными волосами. Даже с хвостиком.

– Бабу терпеть не мог эти его волосы. Твоему отцу пришлось их отстричь, чтоб ему угодить. А ведь еще чуть-чуть – и на всех наших свадебных фотографиях у него были бы длинные волосы. – Мама усмехнулась. – Боже, ты можешь такое себе представить? Твоему отцу в жизни было бы не искупить вины.

Вот фото мамы с (коротковолосым) папой в день свадьбы. Маму и Бабу стоят по обеим сторонам от новобрачных. Еще одно фото: всё те же, но в дорогом ресторане с видом на реку. А вот мама с огромным животом. И папа, лежащий на диване с младенцем на голой груди.

Папа нежно придерживал руками Лале, которая поджала маленькие ножки под животик, и ее лицо уютно устроилось в ямке возле его ключицы.

– Она была тогда такой крошкой, – сказал я.

– Это ты, мой милый.

– Что?

Я присмотрелся. Мама была права.

Так сложно было поверить, что этот мешочек с картошкой у папы на груди – я.

Сложно было поверить, что Стивен Келлнер мог выглядеть таким довольным, баюкая меня у себя на груди и целуя мои тоненькие детские волосы. (Тогда они еще не были такими темными и кудрявыми.)

Как жаль, что нельзя было к этому вернуться. Вернуться во времена, когда нам не приходилось беспокоиться из-за разочарований, споров и тщательно откалиброванных норм взаимодействия.

Когда мы могли быть отцом и сыном на постоянной основе, а не по сорок семь минут в день.

Мы теперь даже с этим хронометражем не очень справляемся.

– Это мое любимое фото вас двоих, – сказала мама.

– М-м…

– У него всегда получалось тебя уложить. Что бы ни происходило. Даже когда у тебя резались зубы: несколько минут у него на груди – и тебя выключало, как лампочку. Ты очень любил, когда он брал тебя на руки. – Мама водила пальцем по моей фигурке в форме картофельного мешка. – Посмотри, как ему нравится быть папой. – Голос мамы дрожал.

Я обнял маму одной рукой и положил голову ей на плечо.

– Мне так жаль, мам.

Магнитная разгерметизация

Я завернул бутсы Сухраба в рекламные страницы новостных журналов Йезда, которые дала мне Маму. Изображенные на них бородатые мужчины были одеты в строгие рубашки и рекламировали новые дома, пластическую хирургию и машины.

Это будет наша последняя игра.

Меня удручала эта мысль.

Прощаться с Сухрабом мне совсем не хотелось.

И я даже будто бы винил маму с папой, что они привезли меня в Иран, зная, что мне придется с ним прощаться.

Я вышел на несколько минут раньше, чтобы Сухраб мог примерить свои новые бутсы, прежде чем мы пойдем на поле. Но, подойдя к их дому, я заметил странный автомобиль, припаркованный у входа. Это был маленький серо-коричневый хетчбэк, который был намыт до такого блеска, что, поймав отражавшиеся от переднего щитка солнечные лучи, я начал чихать.

Я постучал в дверь, не понимая, куда деть коробку с бутсами: держать ее перед собой, прятать за спину или сунуть под мышку.

Никто не отвечал. Я постучал еще раз, теперь немного сильнее.

Иногда Сухраб и его мама не слышали стука, если, например, были в душе, разговаривали по телефону или проводили время на заднем дворе.

Что, если они стояли сейчас у стола для пинг-понга и ели листья салата, макая их в дедушкин секанджабин?

Я отчаялся достучаться в переднюю дверь и решил обойти дом сбоку, пройдясь на цыпочках между квадратных камней, которыми были вырезаны дорожки в саду Резаи.

Но и задний двор был пуст. Ни Сухраба, ни салата. Только стол для пинг-понга, который сложили и прислонили к стене дома. Он стоял неплотно и постукивал о стену – жесткий зеленый парус на упругом ветру Йезда.

Большим пальцем я потер нижнюю губу. Жаль, что сегодня на моей одежде не было никаких завязок.

Я подумал: что, если Сухраб и его мама куда-то вышли? Могли же они забыть, что я должен был зайти.

Но потом через маленькое окошко в двери я заметил в кухне дядю Сухраба, Ашкана. Он ходил туда-сюда, скрываясь из вида и снова появляясь.

Я постучал в заднюю дверь.

– Здравствуйте. То есть Алла-у Абха, ага Резаи.

– Алла-у Абха, ага Дариуш, – ответил он. В его голосе сквозила печаль, на лице не было улыбки.

– Я рад вас видеть.

Он отошел назад, чтобы я мог пройти. Я выскользнул из своих «вансов» и поставил их у двери. Сухраба в кухне не было.

– Э… Все в порядке?

Господин Резаи вздохнул. Это был не вздох раздражения, а скорее грустный вздох. От него у меня волосы на загривке встали дыбом.

– Заходи. – Он положил руку мне на плечо и повел в гостиную.

Госпожа Резаи, ссутулившись, сидела на диване. Она выглядела так, будто только что вошла в дом с поля битвы, оставив за собой шлейф из трупов, как и подобает настоящему клингону. Ее волосы были похожи на черное пламя, что лижет воздух вокруг нее. Макияж, обычно такой аккуратный, был размазан и смотрелся диковато. Грудь ее вздымалась.