Дарий Великий не в порядке - [59]

Башни Молчания, где зороастрийцы хоронили своих мертвых (такой обряд называли «небесным погребением»), тысячелетиями стояли на страже спокойствия Йезда.

– Здесь похоронен мой дед, – сказал Бабу. – Его тоже звали Дариуш. И бабушка тут лежит.

Я посасывал завязки толстовки, когда он показывал мне башню, шагая вдоль крошащейся стены, окружавшей нас. Мы стояли внутри каменного кольца тридцати метров в диаметре с легким наклоном со стороны внешних стен к центру, где когда-то концентрическими кругами укладывали тела умерших: по внешнему кольцу – мужчин, по среднему – женщин, по центру – детей.

Сейчас здесь было пусто – с тех пор как несколько десятилетий назад «небесные погребения» объявили незаконными. И кроме нас здесь больше никого не было, потому что туристы не просыпаются в такую рань.

Я подумал, а не турист ли я сам.

Очень туристическое, по-моему, занятие – осматривать Башни Молчания.

Не менее туристическое, чем посещение развалин Персеполя. Даже если они – часть семейной истории. Даже если они – наше культурное наследие.

Как это возможно, что я турист в собственном прошлом?

Дул сильный и прохладный ветер. Он разносил в стороны пыль, которая поднималась из-под наших подошв, и играл с моими волосами и капюшоном.

Я снял капюшон, и изо рта выпали завязки.

Бабу вздохнул.

– Теперь мы хороним своих в бетон. Совсем не то же самое.

– Ой.

Он остановился и показал на еще одну гору с другой стороны долины.

– Вон еще одна башня. Видишь?

– Да.

– Там лежат многие из предков Маму.

– Ничего себе.

– Наши предки и родственники много-много лет живут в Йезде. Много поколений детей родились и выросли в этих местах. А потом вот здесь нашли упокоение.

Наша семья тонкой ниткой вплетена в ткань истории Йезда. Она впиталась в эти камни и в это небо.

– А теперь твой дядя Сохейл живет в Ширазе. Твоя мама – в Америке. Даже дядя Джамшид поговаривает о том, чтобы перебраться в Тегеран. Возможно, скоро в Йезде совсем не останется Бахрами.

Дедушка в этот момент показался мне таким маленьким, побежденным, согнувшимся под весом истории и бременем будущего.

Я не знал, что ответить.

Ощущение сингулярности вернулось. Она пульсировала и извивалась в созвучии с той, которая, я уверен, поселилась глубоко в груди Бабу.

В этот момент я прекрасно понимал своего деда.

Ардеширу Бахрами было так же печально, как и мне.

Он положил руку мне на шею и несильно сжал ее.

Это было почти похоже на настоящее объятие со стороны деда.

Я расслабился и прижался к нему, пока мы изучали пейзаж под нашими ногами.

Это было похоже на настоящее объятие с моей стороны.

Вчерашний «Энтерпрайз»

Как я и обещал, вернувшись из Башен Молчания, я повел Лале в магазин Ашкана Резаи. По пути мы заглянули домой к Сухрабу. Открыв дверь, он сощурился в улыбке.

– Привет, Дариуш! Здравствуй, Лале-ханум.

– Привет, – прошептала Лале. Она крутила свою ладошку в моей руке и смотрела в пол, пряча расцветшие на ее щеках розы.

Кажется, моя сестренка по уши втрескалась.

Это было вполне логично: если в кого и влюбляться, так в Сухраба. Прекрасный выбор, даже при том что он для нее староват.

– Привет. Мы идем в магазин твоего дяди. Поесть фалуде. Хочешь с нами?

– Разумеется!

Лале схватила Сухраба за руку и теперь висела между нами обоими. Несмотря на бесконечные жалобы, Башни Молчания ей понравились. По дороге в магазин она осыпала Сухраба всевозможными подробностями о том, как прошло наше утро.

Я с сочувствием пожал плечами, глядя на Сухраба.

Мне очень нравилось, что Лале разговаривала с ним так легко и непринужденно.

Около магазина я отпустил руку Лале, чтобы открыть дверь, и она бегом направилась к прилавку. Сухраб сощурился в улыбке и последовал за ней.

– Сухраб-джан! Ага Дариуш! А это кто?

– Это моя младшая сестра Лале.

– Алла-у Абха, Лале-ханум. Какое красивое имя. Приятно познакомиться.

Лале снова залилась румянцем.

– Здравствуйте, – сказала она серой плитке на полу.

Я взял Лале за руку и немного ее встряхнул.

– Фалуде хочешь, Лале?

Она мотнула головой и продолжила смотреть вниз, изучая носки своих белых кроссовочек.

Даже десерта было недостаточно, чтобы помочь Лале преодолеть внезапный и необъяснимый приступ стеснительности.

Господин Резаи сказал:

– У нас и мороженое есть, Лале-ханум, если хочешь.

В персидское мороженое добавляют шафран и фисташки.

Мне оно нравится не так сильно, как фалуде, но все равно это потрясающий десерт.

– Bastani mekhai, Лале-джан?[20] – спросил Сухраб.

– Baleh, – ответила она.

– Дариуш?

– Мне фалуде, пожалуйста.

Я отправил Лале помыть руки, пока Сухраб разговаривал с дядей на фарси. Сухраб все время улыбался. Не своей фирменной улыбкой с прищуром, а немного мягче.

Мне нравилось смотреть, как Сухраб разговаривает с дядей. С ним он вел себя не так, как с мамой. Был более расслаблен.

Возможно, рядом с дядей он больше чувствовал себя ребенком, а с мамой уже не мог, потому что дома ему приходилось исполнять роль единственного мужчины.

Мне так хотелось, чтобы Сухраб постоянно мог чувствовать себя ребенком, как раньше.

Не знаю уж, всегда ли Ашкан Резаи продавал такие большие порции фалуде, но я радовался, что Стивена Келлнера не было поблизости и он не мог наблюдать изъяны моего рациона.