Дарий Великий не в порядке - [51]

– Я не знаю, – говорил отец. – Он всегда все усложняет.

– Поздно уже его менять, – отвечал Бабу. – Ты не можешь все время его контролировать, Стивен.

– Я и не хочу его контролировать. Он просто такой упрямец.

Мои уши горели. Я подождал, пока они заметят меня и Сухраба в дверном проеме.

– Не волнуйся так, Стивен. По крайней мере, он подружился с Сухрабом. С ним все будет хорошо.

– Ты так думаешь?

Бабу кивнул.

Папа смотрел в свою чашку чая. Его кадык ходил вверх-вниз.

А потом он сказал:

– Кажется, Сухраб – единственный друг, который у него был в жизни.

Глубоко в моей груди под действием силы гравитации в этот момент взорвалась звезда главной последовательности.

Меня бесило, что папа так думал обо мне.

Бесило, что он был прав.

Бесило, что его слова мог услышать Сухраб.

– Кхм, – кашлянул я громче, чем нужно было.

Отец поднял глаза и увидел меня. У него тоже мгновенно покраснели уши.

Я хотел, чтобы он что-то сказал. Чтобы взял свои слова обратно.

Но Стивен Келлнер никогда не говорил того, в чем не был полностью уверен.

Меня спас Сухраб.

– Храни вас Бог, ага Бахрами. Счастливого Навруза.

– Храни тебя Бог, Сухраб-джан.

– Ну, спокойной ночи, – сказал я.

Я проводил Сухраба в гостиную, которая выглядела так, будто туда на Вечеринку Двенадцатого Уровня приходили двадцать-тридцать Бездушных Приверженцев Господствующих Взглядов.

Как я уже говорил, алкоголь в Иране под запретом (не то чтобы это останавливало абсолютно всех от его распития, но семью Бахрами точно останавливало), так что пустых бутылок и одноразовых стаканчиков в комнате не было, но зато в большом количестве присутствовали грязные тарелки, чашки и горы кожуры от жареных арбузных семечек, а также несколько отпечатков вымазанных в сахарной пудре рук на стенах.

Это преступление было на совести одного-единственного человека. По росту эти отпечатки могла оставить только Лале.

У двери Сухраб снял пару садовых тапочек Бабу, которые он надевал, когда выходил со мной на улицу. На нем все еще были те самые черные носки. Я никогда не носил носков под сандалии, но Сухрабу это неплохо удавалось.

Он был Настоящим Персом.

– Спасибо, – сказал я.

– Дариуш. Помнишь, что я тебе сказал? В семье твое место пустовало.

– Да.

– Для меня оно тоже пустовало, – сказал он. – У меня тоже никогда не было друга.

Я почти улыбнулся.

Почти.

– Завтра увидимся?

– Да. Если захочешь. Ну то есть, думаю, да.

Сухраб склонил голову, как будто я сказал что-то смешное, потом кивнул и сощурился.

– Ладно. Храни тебя Бог, Дарий.

– Храни тебя Бог.

Борг в мире трав

Звяк. Звяк.

Танцующий Вентилятор продолжал плясать по комнате и отбивать резиновыми ножками все тот же синкопированный персидский ритм, который я слышал весь вечер, но разбудил меня не он.

Я неслышно вышел из комнаты, стараясь по возможности наступать на коврики. Плитка под босыми ногами была холодная.

Звяк. Пш-ш.

Звуки раздавались из кухни.

– Мам?

Мама в халате стояла у раковины, натянув до самых локтей ярко-розовые резиновые перчатки Маму. Ее волосы все еще были убраны в повседневном стиле по-персидски – сплошной каскад кудряшек, хотя несколько локонов все же сумели выбиться из аккуратной прически.

Справа от раковины высились настоящие Ворота Всех Наций из кастрюль, сковородок, тарелок, стаканов и чашек.

Целая гора чашек.

– Привет, сынок.

– Чем это ты занята?

– Не могу заснуть.

– Можно помочь?

– Все в порядке. Иди спать.

Я видел, что это не более чем таароф.

– Мне тоже не спится.

– Ладно. Вытри их, пожалуйста. – Мама кивнула в сторону больших блюд на сушке. – Можешь складывать их одно на другое на столе.

Я вынул кухонное полотенце из ящика возле плиты, потом взял керамическое блюдо для риса и принялся его вытирать. Это было огромное белое блюдо с концентрическими кольцами из крошечных зеленых листиков.

– Эй. А не его ли мы отправили сюда в прошлом году с семьей Ардеканис?

Мама подвинула очки на переносице той частью руки, которая не намокла в раковине.

– Да. Подарок родителям на годовщину свадьбы.

– Ах да.

Маму и Бабу были женаты уже пятьдесят один год.

Я подумал, сколько раз они, должно быть, ссорились и сколько раз друг друга прощали.

Подумал о том, сколько тайн друг друга они знали, тайн, о которых другие даже не догадывались.

Подумал, что, возможно, они не смогут отпраздновать пятьдесят вторую годовщину своей свадьбы.

– Мам?

– Да? – В ее горле что-то сжалось, как в хвостике воздушного шара, который кто-то сдувал.

– Мне очень жаль. Я по поводу Бабу.

Мама покачала головой и начала тереть кастрюлю для супа с таким остервенением, что могла бы ненароком проделать в ней дыру.

– Нет. Это мне жаль. Жаль, что я раньше не привезла сюда вас с Лале. Несправедливо, что вы увидели его только в этом состоянии. Такого усталого. И… ну, ты сам все видел.

Она перестала тереть и сдула прядь волос с лица.

– Да.

– Врачи говорят, ему будет становиться только хуже.

Я сглотнул, ища сухое место на полотенце.

– Знаешь, что я вспомнила?

– Что?

– Однажды, когда мне было лет семь-восемь, мы с Махваш пошли играть в парк. Мы с детства дружим. Я тебе рассказывала?

Этого она не рассказывала.

Странно было представлять, что у мамы есть друзья детства.