Дарий Великий не в порядке - [29]

– Не-а. Играй в моих. Они новее.

Они были так заношены, что, по-моему, вообще никогда новыми не были, но форму сохранили куда лучше, чем белые бутсы у Сухраба в руках.

– Они твои, – сказал я. – Тебе нужно играть в них.

– Но я тебя пригласил, ты мой гость.

Еще один таароф: Сухраб отдает мне лучшую пару бутс. А то, что я гость, – это один из самых сильных аргументов в искусстве таарофа.

Я чувствовал себя ужасно из-за того, что мне придется надеть лучшую пару бутс, но выхода не видел.

– Спасибо.

Я взял новую экипировку и пошел в кабинку. Неуклюжее мероприятие: я постоянно ударялся локтями о стены, а коленями об унитаз. Мои боксеры не были предназначены для того, чтобы сохранять структурную целостность во время бега, и я пожалел, что не подумал взять с собой компрессионные шорты или что-то такое.

Тогда мне не пришлось бы заимствовать у Сухраба шорты, даже если бы он предложил.

Некоторой одеждой просто нельзя делиться.

Я запрыгнул в пару бутс «адидас», одолженных у Сухраба. Сели нормально – немного тесноваты, но в целом терпимо. В них мне было легко и комфортно по сравнению с моими серыми кедами.

Несмотря на то что футболка слишком облегала мне грудь, а шорты постоянно задирались на заднице, когда я вышел из кабинки в одолженной мне форме и бутсах, я чувствовал себя настоящим иранцем.

Но потом я увидел Сухраба в красной футболке, шортах и в белых бутсах. Он выглядел подтянутым и по-настоящему готовым к игре.

Тогда я почувствовал себя очень неполноценным.

Ведь, в конце концов, я всего лишь Частично Перс.

– Готов?

– Ну…

Я уже не был уверен, что хочу играть.

Но Сухраб улыбнулся мне, сощурившись, и нервный узелок в груди постепенно развязался.

Некоторые друзья обладают таким воздействием.

– Готов.

На поле нас ждали два парня. Сухраб что-то крикнул им на фарси и махнул мне рукой, мол, беги за мной.

– Это Дариуш. Внук ага Бахрами. Из Америки.

Я сказал:

– Салам.

– Салам, – произнес Мальчик-Иранец Номер Один. Он говорил уголком рта, из-за чего создавалось впечатление, что его улыбка неискренна. Парень был практически моего роста, но тощий как жердь. Его волосы спереди стояли торчком, почти как у Бездушного Приверженца Господствующих Взглядов.

Я протянул руку, и мальчик ее пожал, хотя рукопожатие было некрепким и кратким. Впечатление оно произвело странное.

– Приятно познакомиться. Э…

– Али-Реза, – представился он.

Али и Реза – очень популярные имена в Иране, возможно, даже более популярные, чем Сухраб, хотя, строго говоря, по происхождению эти имена арабские.

Я протянул руку второму мальчику, который проиграл в генетической лотерее и все-таки обнаружил на себе ужасающую Персидскую Монобровь. Я думал, в таком случае волосяной покров должен покрывать все его тело, но мальчик носил более короткую прическу, чем у Сухраба, и руки его были бледными и безволосыми.

– Хуссейн, – представился он. Голос был глубоким и густым, как кофе. Еще он был ниже меня ростом, даже ниже Сухраба, но из-за моноброви и призрака усов, обосновавшегося на верхней губе, выглядел старше. Того и гляди устроится на работу допрашивать перемещенных во времени Частичных Персов, когда те будут прибывать на пост таможенного контроля в Международном аэропорту имени Имама Хомейни.

Хуссейн не улыбнулся и перевел взгляд с меня на Сухраба.

– Спасибо, что разрешили мне с вами поиграть, – сказал я.

Сухраб сощурился и улыбнулся мне.

Али-Реза пихнул Хуссейна локтем и произнес что-то на фарси. У Сухраба покраснела шея и дернулся подбородок, как будто ему пришлось резко сжать челюсти.

– Э…

Сухраб не дал мне задать вопрос.

– Пойдем, Дариуш.

Как я уже говорил, в настоящей команде по соккеру я не состоял лет с двенадцати, если не считать уроков физкультуры в школе Чейпел-Хилл («Вперед, громилы»). Папа записал меня в местную футбольную команду, когда мне было семь. Я неплохо играл, правда, по словам нашего тренера, мне не хватало агрессии.

А потом у меня диагностировали клиническую депрессию, я начал принимать препараты и совсем не мог концентрироваться на игре. Я слишком медленно соображал, чтобы следить за игрой других игроков, за мячом и даже за состоянием счета.

Однажды я целую неделю уходил с тренировок в слезах, потому что тренер Хендерсон (отец нашего хавбека Ванса Хендерсона, которого мне суждено было ударить по лицу меньше чем через год) постоянно унижал меня перед всей командой. Он не понимал, как я мог превратиться из «нормального, пусть и не очень агрессивного центрального защитника» в полное ничтожество на поле. И делал только один вывод: что я недостаточно стараюсь.

Я тогда не знал, как признаться в том, что я принимаю препараты. А папа все время говорил, что мне требуется больше самодисциплины.

Наконец свое веское слово сказала мама. Она разрешила мне уйти из секции, чем погубила еще не озвученные вслух мечты Стивена Келлнера о моем участии в профессиональной футбольной команде.

Еще одно из многих разочарований Стивена Келлнера во мне.

Со временем он к ним привык.

Мы играли только на одной половине поля. Для простой тренировки «двое на двое» было бы нелогично использовать его целиком.

Сухраб номинально стал нашим форвардом, из-за этого я фактически превратился в защитника, но на самом деле мы оба бегали по всему полю.