Дар змеи - [37]

— Разве ей не нужно лежать в постели? — спросил я маму.

— В горницах есть запрещено! Я уложу ее, как только мы поедим!

Дина сидела за столом, утомленно глядя в свою пустую жестяную тарелку. У Розы же, напротив, на щеках рдели красные пятна, и я увидел, что она вот-вот вскипит.

— Что случилось? — осторожно спросил я.

— Они посадили Лайку в клетку! Вместе со всей сворой!

— Почему? Она кого-нибудь укусила?

— Да нет! — возмущенно воскликнула Роза. — Они, видите ли, не могут допустить, чтобы бродячие собаки бегали вокруг. Будто Лайка — бродячая собака! Она все время ходила рядом со мной!

— Это ведь всего на несколько дней, Роза! — утешала ее мама.

— Если хоть одна из этих чесоточных дворняжек укусит Лайку, она будет иметь дело со мной!

Я почувствовал, что кто-то коснулся моего плеча, и поднял голову. Одна из одетых в серое женщин стояла за моей спиной.

— Вам сидеть здесь не положено! — сказала она. Сказала не резко и не извиняясь, но как-то бесцветно, словно весь мир рухнул в одночасье и ей ничего с этим не поделать.

— Почему нельзя? — спросил я.

— Это не ваше место.

— Что ты имеешь в виду?

Она указала на скамью, и я увидел, что там на дощатых сиденьях нарисованы номера.

— Это два — Ц — А! — сказала она. — Это мое место!

Я подвинулся так, чтобы ей хватило места, но места все равно не хватало.

— Садитесь на свои места!

— А не все ли равно?

Она устало покачала головой.

— Никого не накормят, пока вы не сядете, куда надо.

«Очень скоро я буду сыт по горло этим Благотворительным Приютом со всеми его правилами и цифрами!» — подумал я. Но я видел, что мы с Нико единственные мужчины в этой части трапезной, и мы уже ловили гневные взгляды других малоимущих.

— Придется переехать! — сказал я Нико. — Поглядим, найдем ли мы номера восемь — Е — десять и восемь — Е — одиннадцать!

Заросли тростника

После обеда — ячневой каши — меня и Нико запрягли в работу. Как было с девочками, я не знаю. Нам предстояло рубить тростник вдоль берега озера, и каждого из нас снабдили для этого серпом. Два стража в черных мундирах Благотворительного Приюта и серых штанах, шагая взад-вперед, наблюдали за нами и за другими работниками в сером.

— Не потеряй серп! — предупредил я Нико. — Думаю, они здорово разозлятся, если он пропадет.

Нико вздохнул.

— Вообще-то, иногда я пользовался кое-каким инструментом и не всегда терял его, — сказал он.

«Хоть не очень часто теряй!» — подумал я, но не стал говорить это вслух. Причины ссориться не было.

Я засучил штаны и снял сапоги. Для работы имелся плоскодонный паром, но он предназначался не для нас, а для тростника, который мы рубили. Что до работников, то им ничего не оставалось, кроме как прыгать в воду и работать по пояс в воде. Мог бы и не закатывать штаны, они все равно промокли насквозь. А озерное дно было таким скользким, что чудилось, будто оно живое, и недаром — там обитало множество червяков и пиявок. Черный ил сочился у меня меж пальцев ног, и я пытался заставить себя не думать о пиявках, камышовых клопах и о других кровососах.

То была адова работа. Болела спина, а при малейшем прикосновении — руки и ноги. Вода поначалу казалась довольно теплой, но постепенно ноги все равно замерзали и немели. А еще вся эта кусачая мелочь, что жужжала, роилась и не давала покоя.

Но Нико приходилось еще тяжелее, чем мне. Я все же частенько косил сено дома, рядом с Березками, и, несмотря на то что теперь мы бродили по колено в воде, здесь было почти то же самое. Нико же пришлось сперва учиться держать серп в руках. Само собой, он был медлительнее остальных, и прошло совсем немного времени, как один из надзирателей в мундире разозлился на него.

— Не жалей ногтей, лентяй! Быстрее! — крикнул он с берега. — Какой у тебя номер, серый? Да, у тебя! Какой у тебя номер?

Нико пришлось вспоминать:

— Восемь — Е — одиннадцать.

— Я уже записал тебя! — воскликнул надзиратель и помахал доской. — Не надейся, что тебе удастся выйти сухим из воды. Тот, кто не отрабатывает дневной урок, вообще не получает дневную долю хлеба!

— Что он имеет в виду? — спросил я у одного из обитателей Благотворительного Приюта.

— Когда тобой недовольны, получаешь лишь половину ужина. — Он говорил сквозь зубы. — От такого ни жить, ни помереть нельзя.

Это было совсем некстати. Мы хотели набраться сил и совсем не собирались лечиться голоданием.

— Ты не можешь работать чуть быстрее? — прошептал я Нико.

— Я пытаюсь, — пробормотал он. — Пытаюсь!

И он старался. Он надрывался изо всех сил, нисколько не жалуясь. Но толку от этого было мало.

В конце концов надзирателя так разозлила медлительность Нико, что он въехал на своем коне в воду и прижал его прямо к спине Нико, так что тот с трудом мог выпрямиться, уклоняясь от морды коня, с которой вода капала на его затылок.

Брань обрушилась на Нико. Похоже, надзирателю хотелось, чтобы Нико не сдержался и ответил ему тем же. Но тот молчал. Стиснув зубы, он работал, он наклонялся и резал тростник, не произнося ни слова.

«А если Нико держит язык за зубами, то я, верно, тоже смогу», — подумал я. Но это далось нелегко. И покуда я слушал, как этот поганец распинался перед всеми о никчемности Нико, о его лени и неуклюжести, я вспоминал о том, как сам не раз рычал на него. По правде говоря, я не был так груб. Зато Нико было втрое больнее, ведь бранил его я.