Дар милосердия - [60]

— Что ты…

— Я всего лишь читала.

Неужели в этом ужасном обществе дети портят книги?

— Но ты же еще маленькая. Неужели тебе интересно читать Шекспира, Гегеля… Швейцера…

Он шагнул вперед и чуть не упал. Теперь Сарит заметила, насколько ему плохо. Она помогла ему снять куртку и усадила на стул перед камином. Осторожно заглянув в ментальный коридор, увидела все те же машины. Гнев внезапно прошел.

— Отдохните, — мягко сказала она. — Принести вам поесть?

Но Линдси уже запрокинул голову и закрыл глаза. На какой-то безумный миг Сарит подумала, что он умер, но потом услышала хриплое дыхание.

Она немного постояла над Линдси, затем села на диван.

«А ведь я могу улететь прямо сейчас, — подумала она. — Одним движением мысли могу сбежать из этой грязной лачуги, от этого психа, из этих джунглей. Переместиться в челсинскую клинику и смотреть сквозь прозрачные стены на вечное лето, на розовые Шаршские горы…»

Линдси пошевелился, тихо застонал во сне.

Сарит вздохнула.

На первый взгляд, ментальный коридор совсем не изменился. Прямо у входа встретился ее собственный голубоглазый портрет, только в этот раз не на диване, а посреди комнаты. Потом — внезапный поворот и все те же машины.

Внезапно среди машин показался человек, Он мыл их одну за другой — старательно, ожесточенно, отчаянно.

Сарит узнала Линдси.

Машины стояли повсюду, и на каждой виднелись брызги крови. Те машины, что появились последними, отмывались труднее всего. Многие были красного цвета, и понять, смылась ли вся кровь, удавалось не всегда. Тем не менее смыть надо! Как угодно, любой ценой. Потому что на машинах не должно быть крови, это просто неправильно — ужасно, позорно, беспощадно неправильно…

Содрогаясь, Сарит проскочила ряд машин и остановилась около мысленных изображений девушки по имени Элейн. На этот раз она не стала просматривать все скопом, а постаралась расположить картинки в хронологическом порядке.

Насколько она поняла, самая ранняя показывала Элейн сидящей в какой-то примитивной классной комнате. Виднелись и другие смутные лица, но Элейн явно выделялась: сияющие темные глаза, черные изогнутые брови, высокие скулы, юный румянец на щеках, добрая улыбка. «Красивое лицо, — признала Сарит, — но, по моим меркам, слишком взрослое».

На следующей картинке Элейн и Линдси прогуливались по лужайке, затененной высокими раскидистыми деревьями. На заднем плане — здания, поросшие лианами и наводившие на мысли о гораздо более древних временах.»

Затем шло изображение, где Элейн, держа под мышкой тонкую книгу, заходила в какую-то общественную столовую. Эта картинка была особенно живая и подробная: Сарит разглядела в книге узкую закладку и даже яркий древесный лист у Элейн на плече.

Воспоминаний об Элейн было так много, что Сарит не рассматривала каждое по отдельности, а быстро пробегала взглядом, обращая внимание лишь на самые главные.

Лицо, запечатлевшееся в памяти до мельчайших подробностей: глаза закрыты, черные ресницы нежно касаются мягких щек, губы — алый бутон, готовый расцвести…

Рука Элейн с золотым кольцом на пальце… Силуэт Элейн на фоне огромного водопада…

Элейн стоит в дверях невысокого дома и машет рукой… Дом недавно покрашен — ослепительно белые стены, зеленые ставни, — но Сарит все равно узнала его.

Элейн и Линдси бегут, веселясь, по зеленому летнему лугу…

Элейн и Линдси в знакомой комнате пакуют одежду в кожаные коробки… («В этой комнате, — подумала Сарит. — В этой самой комнате!»)

Элейн лежит в гробу, среди венков, усыпанная цветами, — щеки уже не румяные, а белые и ледяные, глаза закрыты навсегда…

Сарит, изумленная, еще раз пересмотрела все картинки. Сперва ей показалось, что она пропустила одну, самую важную. Но при втором просмотре ничего не поменялось: по-прежнему ни одно воспоминание не проливало свет на то, как умерла Элейн.

Внезапно Сарит вспомнила про склеп. Ну конечно же!

Она уверенно подошла к двери, но, даже зная примерно, что находится внутри, открыть не сумела. Разозлившись, Сарит мысленно заколотила в дверь кулаками, но потом подавила свой гнев. Дипломированная специалистка, она вела себя как маленький ребенок!

Она вызвала в памяти то, чему ее учили. Вытащить на поверхность глубоко скрытые воспоминания можно было по-разному. Когда не помогали обычные психотехники, всегда оставалась надежда на метод вербальных ассоциаций. В голове уже вертелись нужные слова: Элейн, машина, кровь, смерть.

Однако, чтобы они подействовали, пациент должен проснуться.

Сарит отключилась от мозга. Линдси дышал глубоко и трудно. Когда в этот пропитанный алкоголем разум вернется сознание, уже, вероятно, наступит утро.

«Ничего не поделаешь, придется провести в тесной комнатушке еще одну ночь, — подумала Сарит. — Но утром я наконец-то покину эти идиотские джунгли и приступлю к нормальной работе — с цивилизованными больными и цивилизованными комплексами».

Но комплекс Линдси, пусть и нецивилизованный, привлекал ее больше, чем все те, с которыми пришлось столкнуться за долгие годы интернатуры. «Почему он видит на машинах кровь? — спрашивала Сарит сама себя. — Может, на них и в самом деле бывает кровь?»

Она, конечно, уже знала, что такое машины. За целый день мимо дома их проехало немало, таких же, как в памяти Линдси. Но вблизи их увидеть не пришлось, и Сарит не могла точно уяснить, есть ли в представлениях Линдси отклонения от нормы.