Дар Гумбольдта - [178]

Но чем можно быть в ресторане «Рица», как не статистом хорошо срежиссированного обеда? Вас обслуживают официанты и шеф-повара, хозяева и прислуга, и маленький botones1, одетый, как американский коридорный, который наполняет бокалы прозрачной ледяной водой и соскребает прилипшие к скатерти кусочки широким серебряным ножом. Мне он нравился больше других. Я ничего не мог поделать в таких обстоятельствах, хотя мне нестерпимо хотелось разрыдаться. Пришел мой горестный час. И все потому, что денег у меня не было, и старуха об этом знала. Эта непроницаемая высохшая мумия, Сеньора, знала, сколько я стою. Не то что Флонзалей, его-то покойники без денег не оставят. Сами законы природы стояли за него. Рак и аневризма, разрывы сердца и кровоизлияния были опорой его богатства и несли счастье. Все эти мертвецы, словно блистающий великолепием иерусалимский двор, славят: «Жив будь во веки веков, Соломон Флонзалей!» Так что Флонзалей завоевывал Ренату, пока я изводил время на горькие сожаления и видел себя стариком, стоящим в оцепенении посреди уборной какой-то жалкой квартирки. Может я, как старый доктор Лутц, буду надевать два носка на одну ногу и мочиться в ванну? Это, как сказала Наоми, уже конец. Хорошо, что в столе Джулиуса обнаружились документы на две могилы в Вальдхайме. Возможно, они понадобятся мне гораздо раньше, чем можно было подумать. Завтра, чтобы подлечить раненое сердце, я собирался отправиться в Прадо, взглянуть на Веласкеса, или Рената напоминала кого-то с полотен Мурильо? — кого-то из них упоминал министр финансов с Даунинг-стрит. Итак, я и сидел среди серебряных сервизов, янтарных искр коньяка и роскошного блеска передвигаемых столовых приборов.

— Вчера я послал телеграмму Ренате и предложил ей выйти за меня замуж, — сказал я.

— Правда? Как мило. Это нужно было сделать давным-давно, — отозвалась неумолимая Сеньора. — Нельзя так обходиться с гордыми женщинами. Но я буду рада такому выдающемуся зятю, да и Роджер любит вас, как отца.

— Но она мне не ответила.

— Почта работает как попало. Разве вы не слышали, что в Италии кризис? Вы не звонили ей?

— Я пытался, Сеньора. Разве что среди ночи не решился звонить. В любом случае, ответа я не получил.

— Она могла уехать со своим отцом на отдых. Может, у Биферно еще сохранился дом в Доломитовых Альпах.

— Сеньора, почему бы вам не использовать свое влияние на Ренату в мою пользу? — поинтересовался я. Но капитуляция оказалась ошибкой. Есть такие натуры, что просить у них пощады — худшее, что можно сделать. Если просишь о сострадании кипящее лавой сердце, оно только каменеет. — Вы же знаете, я приехал в Испанию, чтобы работать над путеводителем по историческим местам. После Мадрида, если мы с Ренатой поженимся, мы посетим Вену, Рим, Париж. Я собираюсь купить новый «мерседес-бенц». Мы могли бы нанять для мальчика гувернантку. Это очень прибыльное дело, — и я стал сыпать именами, хвастать связями в европейских столицах; расщебетался вовсю. Сеньору мои разглагольствования впечатляли все меньше и меньше. Может, она переговорила с Сатмаром? Не пойму, почему Сатмару так нравится разглашать мои секреты? Под конец я предложил: — Сеньора, а почему бы нам не сходить в «Кабаре фламенко» на это — как бишь его? — о котором повсюду кричат афиши? Мне нравятся зычные голоса и дробный топот каблуков. А Роджеру вызовем няньку.

— О, прекрасно, — согласилась она.

Так что вечер мы провели с цыганами, я кутил и вел себя как денежный мешок. А едва гитарный перебор и хлопанье ладоней смолкали, я принимался обсуждать кольца и свадебные подарки с этой сумасшедшей старухой.

— Прогуливаясь по Мадриду, вы видели что-нибудь такое, что могло бы понравиться Ренате? — спросил я.

— О да, элегантную кожу и замшу. Пиджаки, перчатки, сумки и туфли, — ответила она. — А еще я нашла улочку, где продаются чудесные плащи, и поговорила с президентом международного общества плащей Los Amigos de la Capa, он показал мне разные модели с капюшонами и без, а самые шикарные — темно-зеленые бархатистые.

— Завтра я непременно куплю такой Ренате, — пообещал я.

Если бы Сеньора выказала хоть малейший признак неприязни, возможно, я понял бы, на каком свете нахожусь. Но она просто бросила на меня равнодушный взгляд. Глаза ее мерцали. Казалось, мерцание это исходит из глубины, поднимается снизу вверх, точно третье веко какой-нибудь рептилии. Мне сразу представился чистый золотой осенний вечер, запах прелых листьев, лес, полянка и ядовитая змея, уползающая прочь, едва я к ней подобрался. Я упоминаю об этом потому, что это может быть важным. А может и не быть. Как только представлялась возможность, я ходил в Прадо, за углом от «Рица», и рассматривал странные картины, чаще всего гротески Гойи и полотна Иеронима Босха. Так мой ум подготавливался к приходу образов и даже галлюцинаций.

— Я поздравляю вас с тем, что вы, наконец-то, совершаете разумный поступок, — пробубнила старуха. Заметьте, она не сказала, что я делаю это вовремя. — Я воспитала Ренату так, что она будет идеальной женой для серьезного человека.

И я, простофиля, решил, что серьезный человек, которого она имеет в виду, это я и что женщины еще не пришли к окончательному решению. Я отпраздновал эту возможность большим бокалом бренди. И в результате прекрасно спал и проснулся отдохнувшим. Утром я открыл высокие окна и с удовольствием понаблюдал за машинами, сверкающими в солнечных лучах, за величественной площадью с белеющим напротив отелем «Палас». Принесли восхитительные булочки и кофе, фигурно нарезанное масло и джем «Геро». Десять лет я жил на широкую ногу, одевался в костюмы от дорогих портных, в шитые на заказ рубашки, носил тонкие кашемировые носки и шелковые галстуки и радовался этому хотя бы с эстетической точки зрения. Теперь эта глупая игра в роскошь заканчивалась, но я, пережив Великую Депрессию, прекрасно знал, что такое аскетизм. Большую часть жизни я прожил в нищете. Но предстоящие лишения заключались не в необходимости переселиться в меблирашки, а в том, что я становился просто еще одним стариком, неспособным увлечь воображение прелестницы с претензией выскочить замуж за богатого старца или с мечтами сделаться хозяйкой замка, как миссис Чарли Чаплин, прижившая десятерых детей от знаменитого мужа — почтенный возраст вовсе не был ему помехой. Как перенести, что больше не производишь впечатления на женщин? И потом, предположим, просто предположим, что Рената любит меня настолько, что согласится на спартанские условия. С доходом в пятнадцать тысяч в год, обещанным Джулиусом, если я вложу пятьдесят тысяч в его дело, в Сеговии можно устроиться вполне прилично. Я бы даже согласился жить вместе с Сеньорой до конца ее жизни. Которая, надеюсь, будет недолгой. Нет, это не злоба, просто лучше будет расстаться с ней поскорее.