Дар - [81]

В одну промозглую февральскую ночь в городском парке один бездомный, уснувший около нее, умер от переохлаждения. Это практически спасло ей жизнь, потому что какой-то милосердный самаритянин забрал ее оттуда и привел в ночлежку во Флоридсдорфе. Там она стала в некоторой степени свидетельницей собственного возрождения, потому что постепенно узнавала, что творит человечность, а именно: те, кто что-то имел, отдавали это тем, кто был этого лишен, будь то жилье, забота, тепло или внимание.

Еще через три года, в которые она среди прочего сама работала санитаркой, она почувствовала себя опять достаточно сильной и мужественной, чтобы вернуться на балетную сцену, где все так называемые прежние друзья повели себя так, будто она никогда никуда и не уходила. Никто не хотел вникать в то, что она пережила за эти шесть лет сценического воздержания.

Уже своими первыми хореографическими работами для скорее маленькой театрально-балетной сцены ей удалось привлечь к себе внимание, а потом – на одном фестивале современного танца в Марселе – удалось совершить международный прорыв во второй раз. В последние годы она едва успевала, так сказать, перебегать от одного успеха к другому и при этом клялась себе, и нам, и всему миру никогда больше не терять вновь завоеванную позицию. Видя, как судорожно она при этих словах сжимала сигарету, можно было только пожелать ей всего хорошего.

Так или иначе, когда в сентябре она после долгого перерыва снова оказалась в Вене и листала какую-то газету – то был явно «День за днем», – она наткнулась на заметку о безбожно переполненной ночлежке для бездомных во Флоридсдорфе, которой сократили финансирование. Она вырезала эту заметку, отделила от своих сбережений десять тысяч евро, купила конверт, вложила в него деньги и вырезку из газеты и отправила – не указав обратного адреса – Эгону Зайльштеттеру, управляющему ночлежкой, который все равно вскоре разгадал ее хитрость, поскольку они уже знали друг друга.

– Так я наконец смогла отдать немного из того, что получила, – сказала она и откинулась на спинку стула, как будто история была рассказана до конца.

– А потом? – спросил Мануэль.

– Что потом? Потом ничего, – сказала она.

– А остальные пожертвования?

– Остальные пожертвования?

– Да, остальные пожертвования, – повторил Мануэль.

– Ты имеешь в виду… эту анонимную серию?

– Да, еще двенадцать конвертов с деньгами.

– Я читала об этом однажды в самолете. Их что, двенадцать? Надо же, – сказала она.

– Это что же, значит, они не от вас?

Тут она впервые засмеялась. Увидев ее зубы, я неотвратимо подумал о Ребекке. Я и без того думал о ней непрестанно, пока Мануэль задавал важные вопросы.

По крайней мере, до меня стало доходить, что здесь собирается явиться на свет совершенно новая правда, которая, возможно, долго будет занимать как меня, так и Мануэля.

– Дитя мое, да кто же вам сказал такую несусветную глупость? К остальным пожертвованиям я не имею совершенно никакого отношения, – сказала она, отрицательно качая головой.

– Так, я думаю, мы и без того слишком долго злоупотребляли вашим вниманием, – сказал я и дал себе и Мануэлю по толчку, чтобы закончить наш внезапный визит-нападение.

А в качестве вознаграждения за то, что смогли прочитать ее мысли, мы вынесли оттуда два бесплатных билета на премьеру.

– Хочешь пойти с тетей Юлией? – спросил я Мануэля.

– Нет уж, спасибо, лучше ты сходи со своей стоматологиней, – ответил он.

– Или пусть идут Ребекка с тетей Юлией, – пришло мне в голову.

Танцы – не самое интересное для нас.

Глава 18

Суперстар Гери может писать дальше

Главные полуночные аналитики бара Золтана довели развитие последних событий по этому делу до точки.

– Итак, ясно, что есть два разных спонсора, – сказал Хорст.

– Или тринадцать, – заметил Йози.

Это он сказал, естественно, не всерьез, но и никто из нас над этим не посмеялся.

– Вероятно, дело было так: балерина пожертвовала десять тысяч – так, как ты и рассказал, Гери. Потом кто-то прочитал в газете или просто где-то услышал про это и подумал себе: а хорошая мысль, сделаю-ка я то же самое, деньги для меня сейчас вообще не играют роли, так что я создал даже целую серию пожертвований, – предположил Арик.

– Притом что балерина сделала это конкретно для ночлежки. В то время как другой спонсорше, если это была женщина, было все равно, на какое доброе дело жертвовать. Главное, чтоб газетная заметка была твоя, Гери, – сказал Франтишек.

– Не только если это была женщина, но и если мужчина – тоже, – довершил Арик.

– Умник какой, – заметил Хорст.

– То есть то мог быть и старик твоей бывшей, чтобы можно было показать задницу финансовой службе, – сказал Йози.

– Нет, Бертольд Хилле никак не мог быть благотворителем, его мы можем спокойно отсечь, – заявил я.

– Но он единственный, у кого был мотив привлечь к делу тебя, – возразил Йози.

– Единственный, кого мы знаем, – ограничил круг Арик.

– Как бы то ни было, главное, что наш суперстар Гери может и дальше писать, спонсорские деньги потекут и впредь, тогда у нас всегда будет о чем поговорить, а Австрия при этом не понесет никакого убытка, – сказал Франтишек.