Данте - [48]

Так ложных мыслей стая

Летит. Себя отменнейшим считая,

Вот некто говорит: «Мой дед был славен.

Кто знатностью мне равен?»

А поглядишь — так нет его подлей.

Для истины давно он глух и слеп;

Как мертвеца, его поглотит склеп.

Благородство не зависит от богатства, низменного по своей природе. Данте прибегает к метафорам, чтобы выразить индивидуальный характер истинного благородства, которое даруется небесами и представляет собой индивидуальное, а не родовое свойство.

То примет полотно,

Во что себя художник превращает.

И башню не сгибает

Река, что из далека протекает.

Праведного и благородного человека, каково бы ни было его происхождение, не согнут приливы и отливы реки богатства. Изменить человека истинно благородного не смогут никакие перемены фортуны, говорит гордый изгнанник, испытавший влияние стоиков:

Дух истинолюбивый и прямой

Все тот же и с мошною и с сумой.

В третьей канцоне Данте удалось создать при помощи ярких и убедительных метафор поэтическое произведение на темы морали. Этика органически слита у него с поэтикой. Он увидел все же, что претворение любовных канцон в моральные поучения таит в себе натяжку, которую трудно скрыть. Для нового вина необходимы и новые мехи, чтобы форма не расходилась с содержанием. В третьей канцоне, написанной в изгнании, Данте говорит о перемене своей системы поэтического выражения. Для этого ему пришлось отказаться от поэтики сладостного нового стиля и избрать иной стих, резкий, отточенный, суровый, который затем прозвучит в «Божественной Комедии».

Стихов любви во мне слабеет сила.

Их звуки забываю

Не потому, что вновь не уповаю

Найти певучий строй,

Но я затем в молчанье пребываю,

Что дама преградила

Мою стезю и строгостью смутила

Язык привычный мой.

Настало время путь избрать иной.

Оставлю стиль и сладостный и новый,

Которым о любви я говорил.

Чтоб я не утаил,

В чем благородства вечные основы,

Пусть будут рифм оковы

Изысканны, отточены, суровы.

Тот же строй суровых и жестких рифм, тот же стих Данте употребит в скором времени и в любовных канцонах Каменной Даме. Эта реформа была необходима Данте для раскрепощения поэтического языка и для создания нового, который вобрал бы в себя все оттенки итальянской речи.

Данте говорит, что проблема благородства — великое, высокое дело, мало исследованное другими авторами. Однако проблема эта ставилась еще в античности; о преимуществе духовного благородства над происхождением и богатством говорили стоики, Цицерон, Ювенал, позже Боэций. О проблеме духовного благородства в средние века писали трубадуры. Тема о душевном благородстве людей низкого происхождения часто появляется во. французской литературе XII—XIII веков. В Италии Сорделло отдает предпочтение буржуа перед рыцарями, которые менее ценят честь, чем люди низкого происхождения. Пьер делле Винье, канцлер императора Фридриха II, перефразируя в одном из своих писем Боэция, также ставит на первое место благородство духовное. Пустынник Эгидий Роман написал интереснейшие страницы о сущности духовного благородства. Наконец, учитель Данте Брунетто Латини в своем «Тезоретто» объявляет благородными людей воспитанных и мудрых, вне зависимости от их происхождения. В XIII веке появилась мысль о том, что благородство есть не что иное, как стремление к добродетели, утонченность манер и высокий склад души. Гражданин Болоньи Гвидо Гвиницелли уверял, что благородство души делает человека способным к возвышенной любви. Данте лишь продолжил то, что было сказано до него, но придал своим словам ту силу, которой не хватало его предшественникам.

Данте отрицает благородство наследственное, родовое, независимое от качеств самого человека, тем самым он отрицает основы феодального строя. Это протест новой возрожденческой мысли против иерархии средневековья. Вот что Данте говорит о человеке истинно благородном в его, Дантовом, понимании. Он выражается образно, обращаясь к примеру. «По некоей долине проходят несколько тропинок: это поле с кустами, рвами, камнями, буреломом, почти что вовсе непроходимое, за исключением проложенных по нему узких тропинок. Выпал снег и все покрыл, и, куда ни посмотришь, не видно и следа какой бы то ни было тропинки. Некто появляется с одной стороны этой прямой равнины и хочет дойти до дома, находящегося на другой ее стороне; благодаря собственным своим стараниям, то есть благодаря наблюдательности и должной сообразительности, он, сам по себе и никем не руководимый, по верному пути доходит туда, куда хотел, оставляя за собой в снегу следы своих шагов. За ним приходит другой и хочет дойти до того же дома; для этого ему ничего другого не нужно, как только придерживаться оставленных следов; и вот ту же самую дорогу, которой первый сумел придерживаться без всякой указки, второй, имея указку, теряет и плутает среди колючек и навалов и так и не доходит, куда ему надлежало дойти. Которого же из них следует назвать стоящим? Отвечаю: того, кто прошел первым. Как же назвать второго? Отвечаю: ничтожнейшим».

Для того чтобы низвергнуть золотого тельца, Данте приступает к рассмотрению источников богатства. Он говорит о том, что в мире нет справедливости в распределении земных благ, но царят произвол и случайность. Случайными являются те богатства, которые наследованы по завещанию или когда «фортуна помогает закону». Приобретение может быть дозволенное или недозволенное. Дозволенным является вознаграждение за искусство, за товар или за услугу. Недозволенным следует считать богатство, «когда оно достигается путем воровства или грабежа». Случайное обогащение, например, благодаря находке клада, потому несовершенно, что богатство обычно попадает в руки людей грубых и недостойных. Дозволенные богатства (то есть главным образом те, которые приобретаются торговлей) также редко достаются добрым людям. Эти последние заняты более важными делами, то есть наукой, искусством, законодательством. Поэтому Данте приходит к общему заключению, что богатство приобретается несправедливостью. В конце концов богатства приносят несчастья и самим богачам, которые становятся робкими и злобными, трепеща над своими сокровищами, так как боятся потерять не только свое имущество, но и свою жизнь. «Это хорошо знают несчастные торговцы, которые странствуют по свету и которых, когда они возят при себе богатства, даже листья, шелестящие на ветру, вгоняют в дрожь; когда же у путешественников ничего нет, они без тревог коротают свой путь песнями и всякими утехами». Данте приводит из «Фарсалии» Лукана следующие строки: «О ты, надежная сила бедной жизни! О вы, тесные хижины и скромный скарб! О вы, еще не познанные богатства богов! В каких храмах и в каких чертогах можно было не убояться никакой резни, когда десница Цезаря постучится в дверь?»